Чердак дядюшки Франсуа - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 18

— Потому что и сама не знаешь, всё придумала…

— А вот знаю, в… Нет, не скажу, не скажу… — И для того, чтобы слова сами невзначай не сорвались с губ, она вытащила маленькое изображение мадонны, висевшее на дешёвенькой цепочке и спрятанное у неё на груди, приложилась к нему губами и с торжеством произнесла: — Обещаю тебе, святая матерь божия, молчать. Теперь ты сам понимаешь, раз я обещала мадонне, я буду нема как рыба.

— Тьфу! — раздражённо воскликнул Франсуа. — Чему только не научили тебя эти дурацкие кюре!

Он был озадачен, что случалось с ним каждый раз, когда ему надо было найти нужные слова, чтобы охладить религиозное рвение дочери. Он был вынужден отдать её в школу, содержащуюся католической церковью, потому что только такие школы были бесплатными. А, как известно, денег у Франсуа не было, и платить за учение Катрин он не мог. Он частенько высказывал при девочке свои взгляды — человека, свободного от исполнения обрядов, не посещающего церковь. Но запретить Катрин молиться и падать ниц перед изображением мадонны он не решался.

И теперь, не зная, что сказать, он добавил:

— Только и дела у твоей мадонны, что разбираться, кто в кого влюблён! И вообще это не разговоры для маленьких девочек!..

— «Маленьких»! Мне скоро четырнадцать! А мадонна! Мадонна-то святая, и образок тоже. А вот что у тебя на полке заткнуто? Тоже святыня? Веточка ивы, и только. А откуда она? Скажи, откуда?

Франсуа досадливо махнул рукой.

— Ах, Стрекоза, Стрекоза! Ничего-то от неё не скроешь. На каждое слово — двадцать в ответ.

А Катрин, лукаво поглядывая на отца, снова запела:

Катрин от своего слова не отступилась и, как ни настаивал Франсуа, ничего не прибавила к тому, что вызвало его тревогу. Он прекрасно понял, что Катрин намекает на Люсиль, но, может быть, ей известно что-то, чего не знает он?

«Все, даже Стрекоза, видят, что Люсиль и Ксавье любят друг друга. Но сами они либо не отдают себе в этом отчёта, либо считают, что мы слепы, как все родители». Франсуа имел в виду не только себя, но и Жака, и Бабетту.

А Катрин между тем ловко управлялась с кастрюлями, мыла пол, меняла цветам воду, а сама при этом думала: «Ну и недогадлив же батюшка! Ксавье ни на кого из девушек не глядит. Была бы только Люсиль рядом… А про меня батюшке и вовсе невдомёк». И, словно боясь открыться себе самой, она объявила:

— Отец, я иду за углём!

— Подожди, Катрин! Приведи себя в порядок, как подобает приличной молодой девице, и пойди к господину Пьеру с этим вот листом. Уже давно он заготовлен, да некому его отнести. На нём мы проставили сумму в пять франков и подписали чужую фамилию. Это мы придумали, чтобы тому, кто подпишется следующим, было неудобно проставить меньшую сумму. Поняла? — немного смущаясь, сказал Франсуа.

— Понять-то я поняла, — хитро улыбаясь, ответила Катрин. — Но ведь и ты, и Ксавье уверяете, что врать нельзя… Помнится, был случай, когда я только чуть-чуть соврала, а Ксавье тут же сказал, что будет меня отныне звать не Стрекозой, а Попрыгуньей-вруньей!

Франсуа совсем смутился:

— Так-то оно так! Но здесь ложь совсем другая… она во имя святой цели. Это ты понимаешь?

— Ну хорошо, отец, пусть будет так! — миролюбиво согласилась Катрин.

Ей не терпелось пойти к г-ну Пьеру, и она не хотела создавать лишних осложнений.

Франсуа нахмурился и продолжал, стараясь говорить назидательным тоном, что сейчас ему плохо удавалось.

— Только, пожалуйста, будь вежлива с господином Пьером. Не перебивай его и не трещи сама, чёрт побери! — не выдержал благовоспитанного тона Франсуа. — Была бы жива твоя матушка, бедная голубка наша Леони, она бы внушила тебе, какие слова следует произносить в подобных случаях… Но Леони, увы, с нами нет, так ты смотри, девочка, веди себя как воспитанная барышня. Я не знаю, что надо говорить, когда приходишь вот так, без приглашения. Ну, может быть, надо сказать два слова о погоде… Не перебивай, когда он заговорит, не забывай добавлять «сударь» всякий раз, как это будет кстати. Может быть, следует осведомиться о его здоровье… Ну, ты ведь у меня умница, когда захочешь…

Проникшись важностью поручения, Катрин быстро приоделась, и отцу показалась даже хорошенькой в чистом холщовом платьице, с кружевной наколкой на волосах; на руки, огрубевшие от холодной воды и мытья посуды, она натянула бумажные митенки и, право, выглядела очень мило.

Она сделала церемонный реверанс перед отцом, и он, добродушно усмехаясь, сказал:

— Ну вот, ведь ты умеешь быть такой, как все, когда захочешь. Ну, иди, иди… Желаю удачи!

Довольная похвалой отца, Катрин выбежала на лестницу.

Г-н Пьер очень удивился появлению Катрин.

— Добрый день, господин Пьер. Не правда ли, сегодня прекрасная погода! Извините, пожалуйста, сударь, что я пришла без предупреждения. Я пришла исключительно для того, чтобы испросить у вас, сударь, разрешения зайти к вам, когда это будет вам удобно, сударь. — Катрин сказала всё это одним духом и сделала глубокий церемонный реверанс.

Г-н Пьер столь же учтиво приветствовал девочку и, взяв её под руку, усадил в кресло.

— Дочь моего соседа господина Франсуа, вы всегда для меня желанная гостья! Прошу вас, мадемуазель, чувствуйте себя как дома… Но скажите, какой счастливый случай привёл вас ко мне, мадемуазель… мадемуазель…

— Катрин, — бойко подсказала девочка.

— Слушаю вас самым внимательным образом, мадемуазель Катрин, — повторил г-н Пьер. — Какому же счастливому обстоятельству обязан я вашим посещением?..

Катрин готовилась ответить столь же замысловато, но вдруг без всяких обиняков выпалила:

— Отец послал меня к вам насчёт Беранже…

Лицо г-на Пьера выразило неподдельное удивление. Густые брови поползли вверх.

— Беранже?! Простите, мадемуазель, что общего между вашим отцом и господином Беранже?

— Беранже очень хороший поэт! — бойко заговорила Катрин. — Но вот беда — ему не дают петь его песни. Не ему только, я хочу сказать, а вообще и другим тоже. Но Беранже то в тюрьму упрячут, пардон, посадят, то что-нибудь ещё. В общем-то, сейчас он сидит в тюрьме, и надо его выручить, то есть, я хотела сказать, внести за него штраф… И вот я… мы, то есть мой отец, друзья Беранже вносят каждый, сколько может, чтобы уплатить штраф за господина Беранже… — Смущаясь всё больше, Катрин вытащила из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и выпалила: — Вот!

Г-н Пьер насупился, однако голос его оставался по-прежнему любезным, когда он сказал:

— Дитя моё, вы и ваш отец ошиблись, полагая, что я могу сочувствовать этому… песеннику. Но вы ещё слишком молоды и поэтому не можете всего понять… Господин Беранже позволяет себе смеяться над троном и над теми, кто в данное время занимают место на троне… Такое дерзновенное посягательство на коронованную особу вызывает во мне отвращение…

И г-н Пьер с негодованием оттолкнул лист, на котором красовалась витиеватая подпись неизвестного.

— Но, господин Пьер, — возразила Катрин, — мне кажется, я думаю, что Беранже нигде не порочит нашего короля…

— Вы говорите: «Не порочит!» А как же назвать то, что он изображает окружающих королевскую особу людей смешными и ничтожными… Впрочем, вы ещё слишком юны, чтобы понимать скрытый смысл его стихов.

Катрин озадаченно молчала, мысленно ругая себя за то, что не находит достойного ответа. Как покажется она отцу, если не выполнит с честью доверенного ей поручения? Неужели по её вине г-н Пьер не подпишет ни одного франка?

А между тем смятение было не только в душе Катрин. Старый учитель боролся с самим собой.

«Подписаться?! Отказать?! Проще всего было бы отказать — пусть даже прослыв в глазах соседа старым скрягой и отсталым человеком. Беда была не в этом. Как можно не поделиться тем, что имеешь, с музыкантом, поэтом, почти собратом, наделённым чудесным даром? Нельзя же эту “птицу небесную” за её дар обречь на тюрьму. И кто знает, пути судьбы неисповедимы, может быть, внесённая стариком учителем лепта и будет тем последним франком, которого недостаёт для выкупа Беранже?»