Белоснежка - Бродская Дина Леонтьевна - Страница 2

Рыбы за стеклом проплывали так близко от девочек, что Аришка испуганно щурилась: казалось, что вот-вот окунь ударит ее хвостом по лицу.

Внутри лавки купца Кривоногова подруги не были еще ни разу.

У дверей лавки стоял „мальчик“ — лет четырнадцати парнишка в белом фартуке и огромных сапогах. Когда он видел, что ребята толпятся у порога, он распахивал дверь, плескал в них из ковшика селедочным рассолом и орал:

— Я вас, рвань трехгорная!..

Ребята с визгом бежали от дверей. Остановившись возле соседнего магазина, они оттирали друг другу мокрые спины и высовывали мальчишке язык.

— Тухлый карась! Снимай кривоноговские сапоги!

От рыбной лавки девочки поворачивали домой. Уже было совсем темно, и Ксенька боялась, что они не успеют приготовить уроки. Да и голод давал себя знать. У порога их дома, на деревянной лестничке, уже стоял дворник, зажигал керосиновую лампу. В глубине двора, у помойки, невидимые в темноте, грызлись и урчали собаки; из подвала, где жил ткач Баранов, доносился женский визг и пьяная песня под гармошку.

На площадке третьего этажа девочки расставались.

Глава вторая

Однажды вечером Аришка вбежала в комнату и швырнула сумку на кровать:

— Ой, как жрать хочется!..

— Ты где ж пропадала? Ну, и рассолом от тебя воняет! Видно, у рыбной лавки была? Опять покропили? — спросила мать Аришки, Анна.

Аришка молча подсела к столу и начала жадно хлебать щи со снетками.

Мать сидела напротив; перед ней на деревянном чурбачке стояла десятилинейная керосиновая лампа; тут же, на столе, лежал ворох пестрых ситцевых обрезков, из которых она вот уже полгода собирала одеяло.

Лампа мигала. Анна то и дело подкручивала фитиль. Широкая тень ее падала на стену. Когда Анна склонялась над шитьем, тень пропадала и на оштукатуренной стене яснее выступали следы от гвоздей, мокрые подтеки и клопиные пятна.

— С полу-то как несет! Тряпку у дверей положила? — спросила мать и, вздохнув, добавила: — Плохо нам, Аришка, без отца… и дверь починить некому…

Аришка шмыгнула носом и перестала есть. Ей вспомнилось дождливое осеннее утро, когда они с матерью пришли в Солдатенковскую больницу и толстая дежурная сестра с папиросой во рту равнодушно сказала: „Ершов Михаил этой ночью умер“.

Поев и убрав со стола, Аришка сняла башмаки и надела старые отцовские калоши.

— Ноги, небось, промочила? — спросила Анна.

— Немножко.

— А ну, покажи башмаки. Ох, Аришка, лупить тебя буду… Давно ли Егоров новые подметки ставил?.. Мне на тебя не напастись.

Анна бросила башмак на пол.

— Каждую щель заткнуть надо… а я одна. Работаешь, как каторжная, а только и перебиваешься что с кислых щей да на капусту. Небось, желудок-то вылудили кислыми щами.

Анна задумалась. Сейчас особенно было заметно, какая она худая и усталая.

Аришке стало жалко мать. Она подбежала к ней и обняла ее за худые плечи.

— Не горюй, мамка, я подрастаю!..

— Помощница! — улыбнулась Анна.

— А то нет? Ложись, мам, отдохни, а я пол вымою. Сейчас за ведром и тряпкой к Ксеньке сбегаю…

Ксенька сидела за столом и готовила уроки.

— Заниматься пришла?

— Не, я за ведром, — пол вымою и приду.

— Приходи. Мамка с отцом нынче в ночной работают.

Вымыв пол, Аришка взяла сумку с тетрадками и, отпросившись у матери, побежала ночевать к подруге.

Ксенька сидела на своей кровати и читала книжку.

— Уроки сделала?

— Не успела. Я сейчас. У тебя сколько аршин сукна получилось?

— Пятнадцать.

Аришка разложила учебники и тетрадки на столе, посидела с минуту, перелистала задачник и вздохнула.

— Ксень, дай задачку списать!..

— Ишь ты какая проворная! Самой надо делать, — заворчала Ксенька, но полезла в сумку за тетрадкой. — Клякс, смотри, не насажай.

Аришка боком подсела к столу и, скрипя пером, торопливо переписала задачу.

— Ну, вот и решили! — Аришка подбежала к подруге и громко чмокнула Ксеньку в щеку.

— Нечего, нечего, подлиза! Последний раз списывать даю.

— Ульке постучать?

— Стучи.

Аришка забарабанила в стену; через минуту отворилась дверь, и в комнату вошла маленькая курносая девочка. Она прихрамывала и опиралась на костыль.

— В другой раз потише стучите, — сказала Улька, — мамку разбудили, у нас уже спать легли. Чего звали?

— Сказки рассказывать.

Сняв башмаки, девчонки забрались на кровать и накрыли ноги старым ватным одеялом.

— Ну, чего рассказывать? — спросила Ксенька.

— Про Белоснежку!

— Лучше про Золотую ногу!

— Да ну тебя! Эту сказку только хромым слушать…

В сказке о Золотой ноге говорилось про безногую богатую барыню, которой сделали золотую ногу, да такую хорошую, что барыня на балах плясала. Улька любила эту сказку, потому что и сама мечтала втихомолку о такой же золотой ноге.

— В некотором царстве да в некотором государстве, — начала Ксенька сказку про Белоснежку, — жили-были король да королева.

Вот как-то раз зимой затопила королева печку и села у окошка полотенце вышивать.

А за окошком снег падает и падает, густой, пушистый, словно кто на небе пуховую перину трясет. Засмотрелась королева на снег и уколола палец. Выступила на пальце капелька крови. Королева-то и подумала: „Эх, кабы родилась у меня дочка, белая, как снег, волосы золотого цвета, как мой перстень, глазки голубые, как небо, а губы красные, точно кровь“. И ровно через год родилась у королевы дочка, красавица-раскрасавица. Сама белая, как снег, глаза голубые, волосы золотые, щечки розовые, а губки красные, как кровь.

Назвали маленькую королевну Белоснежкой.

Но недолго любовалась королева своей дочкой. Заболела и померла. Осталась Белоснежка одна — без матери…

Ксенька говорила медленно, нараспев, обхватив обеими руками колени.

Аришка и Улька сидели, прижавшись друг к другу; на коленях у Ульки лежал костыль. Девочки давно знали наизусть сказку про Белоснежку. Но каждый раз они слушали ее точно впервые.

А когда Ксенька рассказывала о том, как злая мачеха дала Белоснежке отравленное яблоко, Аришку бросало в дрожь, хотя она знала, что Белоснежка останется жива и выйдет замуж за королевича.

Глава третья

Каждую зиму в Зоологическом саду открывался каток. У входа на каток всегда толпились пресненские ребята. Они с завистью смотрели на разрумянившихся от мороза барышень в меховых шапочках. Барышни держали подмышкой коньки „снегурка“ и пересмеивались с гимназистами. Много здесь было студентов и кадет, которых пресненские мальчишки дразнили „башлычниками“. Кадеты носили белый суконный башлык, повязанный крест-накрест поверх шинели. Все эти счастливцы имели пятнадцать копеек и могли купить входной билет на каток.

Когда „зоологический“ сторож, маленький крепкий старикашка с метлой, прогонял ребят от входа, они бежали в Волков переулок, куда выходил высокий деревянный забор сада.

Ребята знали в переулке три двора, где помойки и сараи примыкали к саду: двор Петухова, двор Грибунина и двор Козловой.

Но занять в этих дворах помойку и крышу сарая было нелегко. Здешние ребята не пускали чужих, особенно в праздничные дни, когда в саду играла военная музыка.

В один из холодных ноябрьских дней у входа в Зоологический сад появилась пестрая афиша:

„Сегодня, 27 ноября 1903 г., здесь состоится торжественное открытие катка. Играет оркестр военной музыки. Праздничная иллюминация. Призы за лучшее катанье“.

Ксенька и Аришка прибежали во двор Козловой только в пять часов вечера. Раньше они никак не могли выбраться, потому что ходили с Анной на Москва-реку, к Горбатому мосту, полоскать белье.

В углу двора на обледеневших краях помойки уже топталось человек пять мальчишек. Они заглядывали через забор, а на самом заборе сидел Васька Стамескин.

У Аришки вытянулось лицо.