Амос Счастливчик, свободный человек - Йетс Элизабет - Страница 15

Оглядываясь на прожитые годы, Амос знал: ему не на что жаловаться. Работать приходится нелегко, но жизнь приносит свои радости. На восьмой год после переезда в Джаффри настал один из счастливейших дней его жизни. Кожевника, не пропустившего ни единой воскресной службы, признали полноправным членом церковной конгрегации[38]. Амос дорожил важными бумагами и особенно бережно хранил письмо от церковной конгрегации в Вуберне, в котором говорилось, что они горячо рекомендуют его в члены любой другой конгрегации. Он показал эту бумагу дьякону Споффорду и пастору Эйнсворту сразу же после переезда в Джаффри, но только 21 мая 1789 года на одной из встреч церковного совета решено было принять Амоса Счастливчика в члены конгрегации.

— Как все же жалко, что он не белый, — сказал один из прихожан, когда Амос вышел из комнаты. — Он столько бы мог сделать для церкви.

Амос этих слов не слышал, а если и слышал, то внимания бы не обратил. Он знал, что церковь сделала для него, и был счастлив стать ее членом. Довольно улыбаясь, он взгромоздился на Циклопа, Виолет уселась сзади, а Селиндия, болтая длинными, тощими ногами, впереди. Ему хотелось сразу же поделиться своей радостью с друзьями и соседями. Лошадь шла шагом по узкой дорожке, еще прохладный, несмотря на весеннее время, ветерок овевал только что засеянные поля.

Амос с радостью предвкушал тепло, ожидавшее их в домике семейства Бурдо.

Моисей Бурдо, кузнец, уже пять лет как умер, и его вдове Луизе приходилось теперь совсем трудно — надо было кормить немало ртов. Амос нередко их навещал, надеясь, что пример его успеха и благополучия поможет злосчастному семейству вырваться из нищеты и неудач. Виолет недолюбливала Луизу, и не столько жалела, сколько с некоторым презрением смотрела на неспособность соседки изменить свою судьбу. Но она всегда сопровождала Амоса, когда он навещал их маленький домик, и мысли свои держала при себе.

Амос с семейством подошли к двери и сразу же услышали стройные звуки гимна — мать и дети сидели у очага и пели. Амос поднес палец к губам, давая знак Селиндии и Виолет не прерывать пения. Они тихонько, на цыпочках, вошли в дом и встали, никем не замеченные, на пороге, глядя на Луизу с младшеньким на коленях, на остальных детей — Полли, Моисея, Филиппа и Салли. Пока длилось пение, гости даже не пошевелились.

Строфу за строфой выпевали грустные голоса, и только на последней Амос кивнул Виолет и Селиндии, и все трое присоединились к хору. Головы повернулись к вошедшим, но никто не прервал пения. Когда гимн закончился, дети радостно приветствовали Амоса с семейством и усадили гостей у очага.

— Расскажи нам историю, дядюшка Амос.

— Историю, расскажи, пожалуйста, историю, — умоляли звонкие детские голоса.

— Хорошо, хорошо, расскажу, я расскажу вам об Африке.

— Об Африке, — радостно, словно стайка мелких птах, щебетали дети. В их головках истории о Небесах и истории об Африке смешивались непонятным образом. И те, и другие вызывали одинаковый восторг и почтение.

Амос уселся на низком табурете у очага, дети хозяйки и, конечно же, Селиндия облепили его со всех сторон. Освещенное огнем, лицо старика сияло, и глаза Виолет наполнились слезами — ее никогда не переставала восхищать доброта мужа. В глазах Луизы тоже стояли слезы — как бы ей хотелось иметь такого спутника жизни, только этому счастью не суждено сбыться.

— Давным-давно жил да был один путешественник, отправившийся далеко-далеко, в Африку, — Амос произносил слова протяжно, нараспев, и дети что-то мурлыкали в такт его словам. — Он рассказывал, что жители Африки сидят вокруг костра и поют, да-да, поют песню, когда сидят вокруг костра. Он их спросил про эту песню, и они отвечали ему, что у другого племени, того, что живет поблизости от большого водопада, есть такой обычай — когда старому вождю приходит время умирать, да-да, тому самому вождю, что столько лет служил племени верой и правдой, когда ему приходит пора умирать, они сажают его в лодку…

Амос на мгновенье прервал рассказ, но мурлыканье детских голосов продолжалось.

— Они усаживают его в лодку, кладут туда убранство, что надлежит вождю, и еду, которая понадобится ему для долгого-долгого путешествия. Они выталкивают лодку на самую середину реки — да-да, на самую середину, туда, где быстрое-быстрое течение, далеко-далеко от берега. И лодка плывет прямо к огромному водопаду, от которого поднимается целое облако брызг, то облако, которое закрывает все-все на свете. А племя на берегу поет песню, ту самую песню, песню прощания с вождем. Они не плачут и не рыдают, ибо это не подобает мужчинам и воинам, никак не подобает. Они не с грустью провожают его в долгое-долгое путешествие, а с пением, что придаст ему силы. Но сердца их полны тоски, потому что они любили, да-да, горячо любили своего вождя. И когда лодка уже у самого водопада, да-да, у самой кромки водопада, там, где от водяных брызг поднимается туман, они видят, как их любимый вождь встает в лодке в последний раз. Он стоит, высокий и сильный, протянув руки вперед. И видят они, как из тумана выезжает колесница и забирает их вождя, забирает прямо на небо, туда, где им его уже не увидать. Но сердца их устремляются за ним, ибо знают они — придет день, и они снова встретят своего любимого вождя.

Глубокий, низкий голос умолк, но восторг не исчезал с ребячьих лиц. Амос протянул одну руку Полли, другую Филиппу, и вот уже все ручонки соединились в тесный круг, и старик начал песню:

Они все знали слова, и вскоре снова звучал весь хор.

Голоса умолкли, круг распался, но детишки по-прежнему не сводили глаз с Амоса.

— А ну, бегите на опушку, посмотрим, кто первый услышит пересмешника, — тихонько шепнул им Амос.

Повинуясь его негромкому голосу, они наперегонки помчались к двери, топоча босыми ножками сначала по земляному полу, а потом по песчаной дорожке.

Луиза, закрыв лицо ладонями, тихонько плакала. Виолет взяла на руки младшего и ласково его баюкала, пока Амос разговаривал с Луизой.

— Тяжело тебе приходится, Луиза?

Они кивнула.

— Все тяжелее, год от года. Нелегко было, когда Моисей оставался с нами, а без него еще тяжелее стало. Есть нечего, еду купить не на что, мне немало помогали, пока не устали, — тяжело вздохнула женщина. — Скоро они у меня детей заберут. Сначала Полли, а потом и всех остальных. Нету у меня больше сил, чтобы жить, Амос.

Амос ласково утешал несчастную женщину, а под конец предложил прислать Моисея и Филиппа к нему в кожевенную мастерскую, пусть помогут немножко, а он им заплатит по пенсу в день за работу.

Глаза женщины, словно медные монетки в отсветах огня, вспыхнули от радости.