Степан Сергеич - Азольский Анатолий - Страница 24

Вы сами понимаете, что значит утеря такого документа и какие выводы могут быть сделаны… Какие могут быть последствия… Пусть об этом все знают, потому что от Дятлова и Пономарева потянулась цепочка к другим нарушителям нашей дисциплины…

В обострившейся тишине Молочков сел, заплескал в стакан воду, пил ее, борясь с волнением. Степан Сергеич, взвившись под украдкою брошенным взглядом парторга, выкрикнул в запальчивости:

— Так что же это происходит, товарищи! На наших глазах преступники творят свое подлое дело…

Степану Сергеичу не дали закончить крайне важную мысль. Предцехкома Круглов грохнул кулаком по столу, устанавливая молчание (цех шумел), Степан Сергеич прокричал еще несколько гневных фраз и вовремя умолк, поняв своим особым чутьем, что слушать его не хотят, что за какую-то минуту он стал враждебен сотне людей в белых халатах. Замолчать пришлось и потому, что за спиной, в регулировке, дико хохотал, закатывался Петров, барабаня о пол ногами.

— Заметано, ребятишки! — всхлипывал он. — Опять началось!..

Труфанов чуть-чуть повел головой влево, к регулировке, и сразу кто-то догадался, закрыл дверь. Стало тихо. Круглов облил стол водою, долбя по нему графином.

— Хотелось бы задать несколько вопросов Игорю Борисовичу, — начал Круглов. — О каких схемах и чертежах говорите вы?

Молочков нахмурился, осуждая неуместную прыть выборного лица.

Беспомощно глянул на директора, но тот посматривал дремотно в угол.

— Важно ли это, какие именно чертежи? — примирительно ответил Молочков. — Есть факт, отрицать его невозможно.

— Ну, а все же? — весело допытывался Круглов и непочтительно подмигивал цеху: минуточку, мол, ребята, я из него сейчас сделаю котлету…

— Ну, если вы так настаиваете, пожалуйста: чертежи и схемы ИМА.

— Знаем. ИМА делали в прошлом году, чертежи не могли пропасть в апреле, потому что их искали еще в феврале.

Молочков чувствовал себя вдвойне неловко: он сидел, а предцехкома нависал над ним по-прокурорски, от его вопросов не увильнуть.

— Я не понимаю, зачем вам эти подробности…

Истину выяснили скоро. Из регулировки вышел Сорин и рассказал, как командированный из Ленинграда инженер прятал при нем чертежи за пазуху и еще грозился: наведите порядок в светокопировке, тогда и красть не будем.

Молочков, запутавшись, обвинил Сорина во лжи. Это была ошибка: цех верил в честность Сорина. Рабочие, возмущенно гудя, вставали из-за столов, шли к выходу. Одним словом мог вернуть их Труфанов. Но он молчал, по-прежнему сидел полусонным и отрешенным.

— У вас не цех, Игумнов, а черт знает что! — крикнул Молочков.

Виталий улыбнулся и кротко сказал, что впредь Молочкову следует приглашать на профсоюзные собрания милицию.

— Вы понимаете, что говорите?! — ужаснулся Молочков.

«Так тебе, — злорадствовал Труфанов. — так тебе и надо, олуху и тупице. Надо ж догадаться — приплести шпионаж! Времена не те, товарищ Молочков, с народом надо говорить иначе».

— Так что будем писать в протокол? — не спросил, а возмутился Круглов.

В регулировке уже надсаживался Петров.

— Пиши, — кричал он, — пиши: обнаружена шпионская организация, возглавляемая неизвестным лицом из Ленинграда. Особые приметы: шрам на левой ягодице…

Регулировщики хохотали…

— Некрасиво, — сказал директор и глянул на Молочкова так, что у того пропало желание возражать. — На бюро разберемся.

Сам он решил по возможности это дело не раздувать. От разбора на парткоме Молочков не поумнеет, как был дураком — так и останется.

— А как вы расцениваете собрание? — Директор повернулся к Шелагину.

— На мой взгляд, — неуверенно ответил Шелагин, — товарищ Молочков попал в заблуждение по собственной вине. Я всегда готов поддержать линию парткома, но надо же мне объяснить, что от меня требуется. А то сказал только, что следует выступить о бдительности, а о чертежах и схеме ни слова…

— Так вот оно что… — Труфанов уже принял решение: — Товарищ Шелагин, с завтрашнего дня приступайте к новой работе. Будете диспетчером этого цеха.

Приказ появился не скоро, потому что Игумнов убеждал, спорил, доказывал, кричал, что Шелагин не знает производства, вообще не знает гражданской жизни, неуживчив и излишне резок. Убеждая и доказывая, Игумнов сорвался, пустил оборотик из своего репертуара, уже, впрочем, известного директору.

— Я не обижен, — сказал, выслушав извинение, директор. — Я же знал, кого беру на работу. Все же надо уметь управлять своими эмоциями. Мне это часто удается. Туровцева, в ОТК, каждый день видите… Год назад пришел он на завод, я обходил как-то цеха, слышу — незнакомый парень ругает за что-то монтажника. Усомнился я в законности ругани, поправочку сделал, а Туровцев и послал меня подальше, ясно, куда посылают под горячую руку… Хотел его тут же выгнать, у него испытательный срок еще не кончился, а потом решил оставить, на народ оглянулся, учел, что может народ обо мне подумать, и правильно сделал, что оставил, я ему, народу, стал ближе, понятнее, что ли… С народом, — Труфанов прервал воспоминания, заговорил назидательно, — с народом, Игумнов, надо уметь жить.

Так и стал диспетчером Степан Сергеич. Назначение в цех он связывал с тем, что поддержал на провалившемся собрании линию парткома, и Кате говорил так:

— Партия совершенно правильно поступает, выдвигая на ответственные посты преданных ей людей.

Игумнов же собрал мастеров на закрытое совещание, сказал, что нельзя посвящать Шелагина в секреты выполнения плана. Работать теперь надо с оглядкой. Мастера вздыхали: черт принес этого Шелагина, провались он пропадом… Предупредили главбуха и главного диспетчера. Те проявили понимание тяжести проблемы, обещали содействие.

Знакомясь с новой работой, Степан Сергеич обходил цех и остановился за спиной какого-то монтажника. Тот бокорезами откусывал от мотка провод — на глаз, не примеряясь заранее, потом укладывал провод в блоки, обнаруживал во всех случаях, что не пожадничал, и еще раз уменьшал длину. Много таких обрезков валялось на полу, на столе, монтажник дважды поднимался и отряхивал халат. Степан Сергеич подсчитал в уме, сколько метров провода уходит в мусорный ящик от одного нерадивого монтажника, и пришел в ужас. Он вспылил, накричал на него, сперва умеренно, затем разойдясь, обрушился всей скрипучей мощью своего голоса.

— Я не позволю обкрадывать государство! — гремел он. — Я научу вас работать!

Оба мастера, Чернов и Киселев, подхватили быстренько диспетчера под ручки, поволокли к начальнику цеха. Игумнов очень довольный скандалом, предложил бывшему комбату решить простенькую задачу: что получится, если отрезанный монтажником провод окажется чуть короче?

После долгого размышления, виновато наклоня голову, Степан Сергеич выдавил:

— Провод придется выбросить.

29

С обидой и горечью признался себе Степан Сергеич в невероятном: цех презирал нового диспетчера Не за обрезки провода, нет. За речь или попытку речи на собрании рабочие возненавидели его дружно и откровенно не хотели признавать своим. Девушки говорили с ним и усмехались, мужчины пренебрежительно цедили что-то совсем непонятное. Ужаленный в самое сердце, Степан Сергеич спрашивал себя: что же им надо? Почему они не любят того, кто заботится о них? На время он поддался милой человеческой слабости обвинять всех, выгораживая себя. «Рвачи вы, бездельники, план еле-еле выполняете», кипел он злобной радостью, сычом смотря на цех. Одна Нинель Владимировна Сарычева поддерживала нового диспетчера, охотно отвечала на его вопросы, советовала не обращать внимания на ничтожных людишек, каких, уверяла Сарычева, полно в цехе: от начальника до уборщицы все здесь ничтожества.

Степан Сергеич хмурился… Он постепенно обретал ясность в мыслях. Если рассуждать здраво, то рвачей в цехе нет, он видел — рабочие любили работу.

С нею связывалась, может быть, и не лучшая, но значительная часть их жизни.

А кроме того, она давала им деньги. От знакомых на других заводах рабочие знали, как платят там за такой же труд, и хотели, чтобы платили им не меньше. Я работаю — так дайте мне столько, сколько я заработал, и если можете, то подкиньте самую малость: ведь я делаю важные и нужные вещи.