Степан Сергеич - Азольский Анатолий - Страница 15

Во многих местах заполнил он типовые бланки. Во многие места наведывался узнать, пришла ли характеристика. Фирсов старался, Фирсов твердо решил заполучить его обратно. Игумнов достал копию характеристики и теперь, заходя в отделы кадров, лучезарно улыбался и заявлял, что он погорелец, подробности, так сказать, в афишах, и выкладывал трудовую и копию характеристики. Кадровики сочувствовали погорельцу, тепло жали руку, просили зайти через несколько месяцев.

Приходилось сначала оставаться «на уровне», то есть искать место работы рангом не ниже того НИИ, из которого его выгнали. Подъем всегда труднее спуска. С каждой впустую прошедшей неделей он становился менее привередливым, обращался в НИИ поплоше и победнее, совался на окраинные заводики. Беловкин прислал письмо, предлагал «монету» и оставленную клиентуру. Беловкин угадал: с деньгами совсем плохо, их, если уж точно выражаться, вообще нет.

Настал день — ветреный, серый и слякотный, — когда Виталий, раскрыв утром глаза, решил, что сегодня вечером он должен быть или с деньгами, или с работой. Медленно дошел он до Белорусского вокзала, побрел по улице Горького, завернул по привычке к доске объявлений. Натасканный глаз выхватил сразу же строки: «Требуются радиоинженеры высокой квалификации…» Указан адрес, где-то за углом, филиал научно-исследовательского института по радиовещанию и телевидению. Не раздеваясь прошел в отдел кадров. Сказал, наученный опытом, что не по объявлению, нет. Посоветовали. Последнее слово произнес несколько загадочно.

— Вас кто-нибудь знает из наших сотрудников? — совсем дружелюбно осведомился кадровик.

Гнуть таинственную линию не пришлось. В кабинет по-хозяйски вошел человек, в котором Виталий узнал однокурсника, факультетского проходимца Куранова. Год назад его едва не выгнали на бюро из комсомола: милиция поймала Куранова у радиорынка на Пятницкой, на бюро тогда припомнили Куранову и пьянство и пропавший тестер на кафедре радиоизмерений.

Розовое лицо Куранова расплылось в радости. Он подхватил руку Виталия и потряс ее, сделал было шаг вперед, намереваясь обнять, но не решился.

— Виталя, друг, наконец-то! — Куранов больше обращался к кадровику:

Виталий ни радости, ни оживления не выражал. — Я из окна тебя увидел, по всему первому этажу носился. Ты насчет работы?.. Есть такое дело. Иван

Иванович, это мой, оформляй смело, он зайдет к тебе потом, сейчас я ему растолкую…

Кадровик, довольный не менее Куранова, закивал, соглашаясь.

Виталий с Курановым поднялись на второй этаж, вошли в громадную комнату, уставленную музыкальными инструментами странной формы. Два монтажника ковырялись в чреве миниатюрного пианино. Куранов дал знак:

«Молчи!» — и уверенным шагом приблизился к мужчине начальственного вида, сидевшему за столиком в углу, что-то зашептал ему. Мужчина заметал взгляды — вправо, влево, — еще более приосанился. Куранов позвал Виталия. Мужчина задал примитивный вопрос из теории усилителей низкой частоты. Виталий открыл было рот, но Куранов насел с укоризной на начальника:

— Георгий Львович, не оскорбляйте моего друга. Он знает наши побрякушки не хуже вас, Георгий Львович…

Начальник, как и кадровик, быстро согласился. Куранов был здесь, видимо, авторитетом. Он отвел Виталия в сторону, пнул ногою запыленный блок.

— Это лаборатория усилителей низкой частоты. По идее, мы должны разрабатывать новейшее оборудование, но текучка засосала. Ремонтируем электромузыкальные инструменты, они входят в моду. Сложного ничего нет.

Отечественного здесь мало, в основном заграничное барахло, австрийской фирмы «Ионика». Чинить можно, если, конечно, сам понимаешь, за это подкидывают прилично.

Виталий молчал, он никак не мог вспомнить имени Куранова. А тот продолжал болтать, спрашивать, допытываться, подбирался к Виталию, знал, очевидно, все о нем.

— Мне ведь часто свои звонят, интересуются, как я пристроился и вообще как, мол, она, жизнь, у тебя, Юрочка… А как Юрочка Куранов может еще поживать? Только хорошо… Ты ведь помнишь меня, Виталя?

— Помню, Юрочка, — выдавил Виталий.

— Ну вот, я говорил же… Долго бродишь?.. Да ты не стесняйся, я в курсе, от меня ничего не ускользнет, сам от себя ускользну, а другой нет, не ускользнет, все знать буду и о тебе знаю… Говори прямо: деньги нужны? Ну, ну, здесь свои, ломаться нечего.

— Нужны. Не особенно.

— Будут, Виталька, будут. Сегодня же. Могу и сейчас дать, да ты гордый… Сапрыкин! — крикнул Куранов монтажнику. — Можешь идти домой…

Что я тебе говорю? До-мой! — Он подвинул Игумнову стул. — Садись, жди.

Лаборатория начала наполняться людьми, выглядевшими очень странно среди генераторов, осциллографов, чадящих паяльников и куч радиомусора. Явилась полная высокая дама в черном, глубоко декольтированном платье, с ниткой жемчуга на гладкой белой коже. Пришел старомодный старичок, притулился в углу, раскрыл «Советскую культуру», читал невнимательно, пронизывающим взглядом втыкался в каждого входящего. С милой улыбочкой прискакали две девушки с нанизанными на тощие руки браслетами. Влетел цыганистый красавец — галстук-бабочка, волосики уложены, как на картинке, — со значком на коротеньком пиджачке, изображавшим скрипичный ключ. Все знали друг друга, все обменивались кивками и улыбками. Последними вошли двое. Впереди совершенно растерзанная дама в платье с кисейными рукавами, чем-то смущенная, возможно — ощущением незавершенности своего облика, ей очень пошла бы папироса в зубах или татуировка на запястье. А вторым бодро двигался странно одетый мужчина. Поверх реглана он выпустил воротник летней рубашки, шею и грудь забыл прикрыть шарфом, на ногах — стариковские боты, в руке он держал облезлую шапку с торчащим ухом, второе бессильно свешивалось вниз.

— Александр Борисович, Александр Борисович, ну что ж, Александр Борисович? — кричали со всех сторон. — Будет запись или нет?

— Композитор, — зашептал подсевший к Виталию Куранов. — Сейчас, я тебе говорил, в моде электронная музыка, инструментов мало, единственное место, где они всегда есть, — это наша лаба, вот и приходится тянуть волынку. Дадут инструмент, а мы его ремонтируем три или четыре месяца, записываем музыку. Твое дело — крутить ручку шумофона, видишь, в центре.

Александр Борисович сел на тумбочку перед музыкантами (они уже разобрались по инструментам), возгласил:

— Часть первая. «Омут».

За спиной его возник спортивной выправки молодец в строгом черном костюме, оглядел всех, проверяя готовность, тревожно посмотрел на Куранова, и тот удостоверил ужимкой, что незнакомый — Игумнов — свой парень. Молодец отступил на шаг, еще раз обволок всех запоминающим взглядом и как сквозь пол провалился.

Мрачная мелодия осеклась через несколько тактов. Александр Борисович, грозя развалить тумбочку, долбанул по ней ногой и напрягся, вглядываясь в девушек-арфисток. Те наперебой стали объяснять: они не виноваты, здесь в нотах стерт бемоль. Вновь разлилась засасывающая тоска мелодии. Повторили «Омут» три раза. Монтажник нажал кнопку магнитофона. Прослушали, повернувшись к динамику, записанную часть первую.

— Хорошо, — промямлил Александр Борисович. — Часть вторая. «Рассвет и дождь».

В середине пьесы он гневно уставился на Виталия и добился, что тот ровно на столько, сколько надо, отклонил рычажок от среднего, нейтрального положения и, выждав, потянул обратно. Все сошло гладко. Куранов, примостившийся у пианино с пятью клавишами, выстукал пальцем красивый перезвон колокольчиков.

«Рассвет и дождь» повторили, кое-что исправили, прослушали каждый вариант исполнения, Александр Борисович сказал, что хватит. При шестом повторе третьей части («У причала») полная, в черном дама сбилась, нажала что-то не то и испуганно заверещала:

— Нет, нет, нет! Я виновата, это я целиком виновата!

Александр Борисович смотрел куда-то под ноги даме. Оркестр напряженно ждал.

— Повторим. — Александр Борисович встрепенулся. — Нонна Михайловна, я прошу сыграть так, как при ошибке.