Жизнь и приключения Заморыша (с илл.) - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 9

Оборванцы столпились около стола, и все взяли сторону красноносого: подмигивали ему, кивали, а то и прямо подсказывали. Но скоро от его шашек, кроме запертых, не осталось ни одной.

Инженер сказал:

– Это что! Вот в шахматы бы! Да они в такой богадельне вряд ли водятся.

– Нет, водятся! – крикнули мы с Витей и побежали за буфетную стойку, где в коробке лежали причудливые фигурки. Отец был уверен, что в такую игру играют только образованные люди, и в «тот» зал шахматы не выносил.

Инженер расставил фигуры на доске и спросил:

– Ну, кто умеет?

Оборванцы молча переглянулись. Умеющих не нашлось. Только один, патлатый, отозвался:

– В прошедшее время, когда я служил в Пречистенской церкви диаконом, мне не раз приходилось вступать на шахматном поле в единоборство с нашим благочинным, отцом Феофаном, но по доносу оного же благочинного был изгнан за вольнодумство, от водки и горя утратил зрение и теперь без очков не могу распознать, которая фигура есть лошадь, а которая королева.

Витя попросил:

– Научите меня.

Инженер оглядел его:

– Ты, брат, еще мал, не поймешь.

– А может, пойму, – настаивал Витя.

– Хорошему делу почему не научить! Только эта игра трудная.

– Поучи, поучи, – сказал дьякон.

– Ну ладно, попробуем.

Инженер стал объяснять, как фигуры называются и как ими ходят. Объяснял он хорошо, даже я понял. Потом опять расставил фигуры и принялся играть сам с собой. Пойдет белой фигурой и тут же объяснит, почему так пошел. Потом пойдет черной и тоже объяснит. После этого Витя уже стал сам за себя играть, но играл так плохо, что инженер его все время поправлял.

Следующие три дня Витя только и делал, что играл сам с собой в шахматы. А когда увидел, что инженер опять пришел, схватил доску и побежал в «тот» зал.

– Ты, хлопец, башковитый, из тебя выйдет толк, – сказал Вите в этот день инженер.

Со мной Витька играть не хотел. Только после того, как инженер куда-то пропал, он сказал мне:

– Да научись ты играть, дурачина!

Мы сели за доску, и я проиграл семь раз подряд.

С Витей я играл часто и всегда проигрывал. Только раз (это было три года спустя) мне удалось выиграть у брата партию. Но эта победа меня не очень порадовала. Витя сказал: «Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться». Вообще брат был во всем гораздо способнее меня.

– Скажи какое-нибудь слово, – предлагал он.

Я говорил, и он сейчас же называл число букв в этом слове.

Раз он спросил:

– Какое самое большое слово ты знаешь?

– Превышеколоколенходященский.

– Двадцать семь, – сейчас же сказал он.

А спорить с ним было совсем невозможно: он всегда меня побивал.

– Что сильнее – вода или керосин? – спрашивал он.

– Конечно, керосин, – не задумываясь, отвечал я.

Да и как могло быть иначе! Вода ничего не стоила, а за керосин мы в лавочке деньги платим. Вода в лампе не горит, а керосин горит. Облей керосином полено и чиркни спичкой – сразу вспыхнет, а облей водой – не вспыхнет. Так я Витьке и объяснил.

А он мне:

– Ну и что ж! А я возьму и залью его водой. Значит, вода сильней твоего керосина.

Я чувствовал – тут что-то не так, но доказать не мог и от досады чуть не плакал.

Инженер то приходил каждый день, то исчезал на неделю и больше. Однажды вечером, когда он играл с Витей в шахматы, к нам пришел еще новый человек. В это время пел фонограф. Человек остановился перед ним, поднял бровь и прослушал всю песенку до конца. Я его хорошо рассмотрел: худой, высокий, полуседые, зачесанные кверху волосы, лицо бритое, длинное, нос с горбинкой, а глаза серые, большие. Когда фонограф замолчал, он медленно поднял плечи и сказал:

– Поразительно! Французская шансонетка в российском босяцком вертепе. Жизнь – сплошной парадокс.

Повернулся и пошел в «тот» зал.

Что такое «парадокс», я не знал, но и для меня было ясно: этому человеку наша чайная не понравилась.

– Что я вижу! – опять поднял он плечи. – Герр Стейниц готовит себе смену. И где же! В российском босяцком… гм… клубе. Парадокс! Сплошной парадокс!

Инженер насмешливо сказал:

– А, граф! И вы сюда забрели? Стейница себе оставьте: Чигорин мне родней. Не хотите ли продолжить сей парадокс и сразиться на звание чемпиона… босяцкой команды?

Граф поклонился:

– Сочту за честь. Что ставите?

– Будущий мост моей конструкции через Дон и вот жилетку, что на мне, против вашего особняка на Невском и, с позволения сказать, пиджака, что на вас.

Граф опять поклонился:

– Условия приняты.

Они играли и один над другим насмехались до тех пор, пока не закрыли чайную. Но так партию и не кончили. На другой день пришли доигрывать, но опять не кончили. Только на третий день помирились на ничьей и ушли на толкучку. Вернулись оба пьяные. На инженере не было жилета, а на графе – пиджака.

Инженер кричал:

– Вырожденец! Гнилая кровь! От вашего брата земля уже сто лет пользы не знает!.. А за что я гибну, я, человек одной крови с Ломоносовым!..

– Все погибнем, все! – в свою очередь, кричал граф. – В водке сгорим, в спирте!.. В голубом огне!..

С тех пор граф стал приходить каждый день, и, хотя никогда не скандалил и не шатался, а только шептал не по-русски какие-то стихи, видно было, что он сильно пьяный.

В последний свой приход он и стихов не шептал, а сидел молча и качал головой. Вдруг он упал. Когда мы с Витей подбежали, то увидели, что рот у него открыт и вокруг рта колеблется голубоватое пламя. Дьякон сказал, что это горит спирт, который выходит из графа вместе с дыханием, и стал креститься. Пришли городовые и графа унесли куда-то. С тех пор мы его не видели. Был ли он настоящий граф или его только так прозвали, никто не знал. А партию, которую он играл с инженером, Витя запомнил и всю жизнь говорил, что оба они играли как чемпионы мира.

Однажды к нам завернул человек такого маленького роста, что я принял его за мальчика. Но по голосу, когда он сказал: «Мир дому сему!» – догадался: нет, это взрослый. На человеке была солдатская шинель, за спиной – ранец, в руке суковатая палка. Он пил чай и после каждого глотка говорил: «А!» Отец долго к нему присматривался и наконец сказал:

– А что, братец, не влезешь ли ты в наш котел?

– Сварить хочешь? – спросил человек.

– Что ты! Живи с богом! – ответил отец. – Накипи много на стенках в котле, поскрести надо, а горлышко маленькое, обыкновенный человек не влезет.

– Я, значит, не обыкновенный? Ладно, почищу. А когда тебе?

– Вот закроем чайную, котел остудим – и полезай.

– Давай задаток.

Отец качнул головой:

– Ну, нет! Возьмешь – и поминай как звали.

– Давай, говорю! Лошадь не обманывал, собаку не обманывал, с воробьем и то во взаимном доверии жил, а ты опасаешься.

– Сколько ж тебе?

– Гривенник.

Отец подумал и вынул из кассы два пятака.

– Дело! – сказал человек. – Остуживать не надо: без этого обойдемся.

Он допил чай, сунул деньги в карман и ушел.

Никита хихикнул:

– Плакали ваши пятаки.

«Плакали или не плакали? Придет или не придет?» – гадали мы с Витей.

Он долго не приходил. Ночью, когда уже надо было закрывать чайную, отец сказал:

– Жулик!

Но тут блок на двери взвизгнул, и маленький человек вошел в зал. Не говоря ни слова, он прошел на кухню, там вынул из карманов шинели три пакетика, высыпал из них на стол какие-то порошки, перемешал и бросил в котел.

С полчаса он сидел и аппетитно рассказывал о вкусном хлебном квасе, какой делают монахи в Святогорском монастыре. Потом приставил к котлу ведро и открыл кран. Вода полилась белая, как молоко. Котел промыли. Отец заглянул в него и сказал:

– Да ты колдун, что ли?! Совсем чистые стены.

– Чего – колдун! Я путешественник. Хожу по земле и все, что вижу, складываю сюда. – Он ткнул себя пальцем в лоб.

Мама сказала:

– Скушай с нами борща, добрый человек. Угостила б чем получше, да ничего другого сегодня не готовили.