Артёмка (сборник) - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 15

– Ладно, ладно, – урчал толстяк. – Только фальшивых гривенников не бросайте!

Артемка нащупал в кармане пятиалтынный и подошел к калитке.

– Ба, – сказал гимназист, поднимая фонарь, – знакомые все ли… – Но не договорил и быстро стал на пороге, загородив вход: – Нет, сия личность мне незнакома, к тому же она, кажется, без билета.

– Билет я куплю, – сказал Артемка. – У меня деньги есть. – И протянул к кружке руку.

– Стой! – Гимназист схватил его за руку. – Не трудись. Билеты не продаются. Надо иметь пригласительный билет.

– У меня нет, – сказал Артемка озадаченно.

– А на нет и суда нет. Поворачивай оглобли. Гимназист опять поднял вверх фонарь, приветствуя новых гостей.

– «Ба, ба»! – рассердился Артемка. – Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру надо.

– К режиссеру – завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!

Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом вернулся и без всякой уверенности сказал: – Я тоже актер. Пусти!

– Актер? – деланно удивился гимназист. – А на четвереньках ходить умеешь?

– Петька! Как тебе не стыдно! – возмутилась девушка. – Иди, мальчик.

Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.

И первое, что увидел Артемка, войдя во двор, был занавес. Как и в настоящем театре, он снизу освещался лампами и тихонько колебался от налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо во дворе, под открытым небом, – невысокие подмостки, на них круглая суфлерская будка и большие керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и стульях, уже полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых мужчин и женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел несмолкаемый говор. В его ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.

Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями и любезно усаживали на них дам.

Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на акацию, где уже сидело трое маленьких босоногих мальчишек.

– Тю, здоровый! – сказал один из них. – Сейчас ветку обломит – мы и попадаем.

Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним краем поднялся до половины, наискось открыв сцену, потом упал, потом опять дернулся и наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как в настоящем театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и кресла. За столом сидел мужчина и писал. Он покрутил усы и голосом, срывающимся, как у молодого петуха, сказал:

«Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!» Вбежала пожилая очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что адвокат ничего не смог от него добиться. А потом вбежал ревнивый муж и, приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона. Это был веселый водевиль, в котором сначала все смешно перепуталось, все перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.

И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие голоса плохо вязались с приклеенными бородами, публика от души смеялась и хлопала в ладоши. Артемка тоже смеялся. Но, когда занавес, все так же дергаясь, закрылся и стало ясно, что этим все кончается, Артемка почувствовал разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно интересную. Пепс правильно говорил, что в театре публика и ненавидит и любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами отхлестать притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не знала, куда деваться. Зато каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел с Аркашкой пешком. Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам до такого театра далеко!

Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот самый, который не хотел впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется дивертисмент. В публике захлопали. Толстяк сказал: «Ба, знакомые все лица!» – и, ухмыляясь, ушел.

Когда опять подняли занавес, вышел худощавый, с рыжими волосами и светлыми глазами гимназист. Он взялся руками за спинку специально для этого поставленного стула и сказал:

– «Осел и Соловей».

Артемка знал басню наизусть, но гимназист прочел ее так хорошо, с такой забавной мимикой и живыми интонациями, что она показалась Артемке совсем новой. Это был тот гимназист, который исполнял в водевиле роль заики. Видимо, его любили. Когда он кончил, в публике долго хлопали и вызывали: «Лунин! Але-еша!»

Потом выходили другие гимназисты и тоже читали стихи. Больше других Артемке понравилось стихотворение о мужиках, которые пришли к вельможе просить о своих делах, а их швейцар не пустил. Артемке и самому захотелось выучить эти стихи и читать их так, как читал большеголовый смуглый гимназист, – чтобы за душу хватало.

– Это Клавдин, – сказал босоногий мальчуган. – Коля Клавдин, ихний режиссер.

После Клавдина щупленький, но уже с усиками гимназист сыграл на скрипке. За ним вышел толстяк, встреченный возгласами из публики: «Ба, знакомые все лица!» Он прочитал рассказ Чехова «Разговор человека с собакой» и так при этом заливисто лаял, что в соседних дворах откликались все собаки. Насмешив публику, толстяк объявил минуту перерыва.

Некоторое время слышен был лишь стук стульев да звуки настраиваемых инструментов. С гитарами, мандолинами и балалайками гимназисты заполнили всю сцену. Гимназист с усиками стал впереди и, когда все смолкло, взмахнул руками. Тихо и задушевно оркестр заиграл какую-то украинскую песню, и от нее Артемке стало так грустно и так захотелось пожаловаться на свою жизнь!

А потом вышла девушка в пелеринке, та, которая стояла у калитки с кружкой, и мягким, грудным голосом спела под оркестр песенку о жаворонке. Песня тоже была грустная, но глаза у девушки смотрели на публику со спокойной лаской, даже улыбались, и от этого никому не хотелось грустить. Когда она кончила и пошла к выходу, в публике захлопали, как не хлопали даже Лунину, и запросто кричали: «Леночка, еще! Еще, Леночка!» Леночка выглядывала из-за двери и, смеясь, качала головой.

Наверно, ее все-таки заставили бы петь, но маленький дирижер взмахнул рукой, балалаечники яростно ударили по струнам, и под звуки марша, смеясь и перекликаясь, гости пошли к выходу.

Босоногие мальчуганы, как груши, посыпались вниз. Артемка тоже слез с дерева. Он потер онемевшую ногу, постоял и нерешительно сел на скамью перед сценой. Там, за занавесом, еще слышались голоса. Из-за сцены вышла женщина и потушила лампы. Стало темно, и сразу высыпали на небе голубые звезды. Женщина подошла к Артемке:

– А ты чего ждешь?

– Я режиссера жду. – сказал Артемка.

– Это Колю? Он уже ушел.

Сбоку с подмостков на землю спрыгнул толстый гимназист и, повернувшись, протянул руку.

– Я сама, – услышал Артемка знакомый голос, и девушка в пелеринке легко спрыгнула вниз.

– Вот, Колю спрашивает, – сказала женщина. Гимназист и гимназистка приблизились к скамье.

– А, это вы! – сказала Леночка, как знакомому. – Коля ушел. Вы приходите завтра днем. Днем он обязательно будет.

Толстяк фыркнул, взял девушку под руку и пошел с ней к выходу.

– Иди и ты, – сказала женщина. – Я сейчас буду калитку запирать.

На улице было уже тихо и так темно, что Артемка едва мог различить идущих впереди Леночку и ее спутника.

Толстяк что-то тихо говорил. Потом вдруг голосом, похожим на голос Леночки и, как ни странно, на кошачий крик, на всю улицу пропел: «Между небом и землей жаворонок вье-ется!»

Артемка еще услышал смех Леночки, затем они свернули за угол и скрылись.

Артемка постоял, вздохнул и, погружая ноги в мягкую, за ночь остывшую пыль дороги, побрел к своей будке.

Первое знакомство

«Идти или не идти? – думал Артемка на другой день. – Все они между собой свои, а я что? Высмеют и прогонят». Вспомнив, как толстяк сказал: «А на четвереньках ходить умеешь?», он усмехнулся: «Тоже актер! По-собачьему лает. Не пойду!» – и, плюнув на оселок, с ожесточением принялся точить нож.