Шарло Бантар - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 9

Так наступление окончилось позорным провалом, который был тщательно подготовлен главой французского правительства. На следующий же день Трошю заявил, что дальнейшее сопротивление невозможно и немедленная капитуляция неизбежна. Столица Франции была сдана пруссакам, которые перед тем тщетно осаждали её в течение ста тридцати двух дней.

Измена Трошю и позорное поражение армии вызвали всеобщее возмущение. Как и 4 сентября, народ снова вышел на улицы. Батальоны Национальной гвардии двигались из предместий к ратуше. Повсюду раздавались крики: «Долой правительство национальной измены!»

Но у ратуши, превращённой генералом Винуа в крепость, уже стояли войска, выведенные им заблаговременно из окопов. И на безоружные толпы народа, собравшиеся на площади, посыпался град пуль из окон и с крыши ратуши.

Революционное выступление было подавлено.

Подписав соглашение о капитуляции французской армии, правительство передало пруссакам большую часть фортов, гарнизоны которых сложили оружие к ногам победителей. С парижских укреплений были сняты пушки и выданы неприятелю. Побоялись тронуть только Национальную гвардию Парижа, так как она в значительной части состояла из пролетариев. Бисмарк и Трошю хорошо понимали, что Национальная гвардия не даст себя разоружить. Вооружённый рабочий Париж притаился и только ждал подходящей минуты для нового революционного выступления.

Зная это, прусское правительство торопило Трошю подписать мирный договор. Опасаясь, что французский народ восстанет против позорных условий, на какие согласилось французское правительство, Бисмарк потребовал немедленно назначить выборы в Национальное собрание. Он рассчитывал добиться избрания реакционного большинства. Это было не трудно: третья часть страны была оккупирована прусскими войсками; многие решительные и смелые люди, из тех, кому доверяли народные массы и кто мог ими руководить, были арестованы, а те, кто остались на свободе, не могли за короткий срок открыть глаза избирателям, в особенности в провинции, на хитросплетённый сговор Трошю и Бисмарка.

В результате таких скороспелых и подтасованных выборов, происходивших под давлением французских и прусских властей, в Национальное собрание прошло подавляющее большинство реакционеров. Главой нового правительства стал теперь Адольф Тьер.

Бисмарк торжествовал. Тьер согласился на все его притязания, и прусский канцлер фактически полновластно распоряжался судьбами Франции.

Первым делом Тьер поспешил обезоружить парижских рабочих и прежде всего лишить их артиллерии. Для этого был задуман коварный план.

Готовясь к сдаче города немцам, генералы Тьера «позабыли» вывезти четыреста пушек, установленных в тех районах Парижа, какие подлежали оккупации по условиям перемирия. Эти пушки принадлежали парижской Национальной гвардии, так как были куплены на собранные народом средства. Генерал Винуа предпочитал отдать орудия врагу, лишь бы они не остались в руках их законного владельца — народа.

Только 1 марта, в последнюю минуту перед вступлением пруссаков в Париж, батальонам федератов удалось увезти эти орудия за черту немецкой оккупации. Большинство пушек было поднято и установлено в рабочих предместьях, на возвышенностях Шомона, Бельвиля и Монмартра — самых высоких точках Парижа.

В спасении пушек, которые пришлось тащить на себе, приняло горячее участие население Парижа.

Генералы встревожились. Они решили во что бы то ни стало отобрать орудия и разоружить парижан.

Тьер отдал приказ применить военную силу и назначил генерала Винуа главным руководителем этой операции.

Подготовка к нападению на народ велась в строжайшей тайне.

На рассвете 18 марта три тысячи правительственных солдат под командой генерала Леконта прибыли на Монмартр, беспрепятственно взошли по склонам, арестовали часовых, перебили нескольких захваченных врасплох национальных гвардейцев и овладели пушками.

Выстрелы разбудили национальных гвардейцев и жителей предместья. Мужчины, женщины и дети бросились на улицы. Они убеждали солдат правительства не стрелять в своих, а там, где уговоры не помогали, окружали солдат и обезоруживали их.

Кри-Кри хорошо помнил день 18 марта. Он до некоторой степени чувствовал себя тоже участником этих больших событий. Хвастаться перед сверстниками он стеснялся, однако при случае не прочь был изобразить себя героем в их глазах, рассказывая, что с ним тогда произошло.

А случилось вот что. Когда генерал Леконт отдал приказание стрелять в толпу, осаждавшую пушки, солдаты взяли ружья на прицел. Дядя Жозеф схватил Кри-Кри за руку и, выйдя вместе с ним вперёд, сказал, обращаясь к солдатам:

— Стреляйте! Но знайте, что где-нибудь в другом месте другим солдатам приказывают в эту минуту стрелять в ваших отцов, сестёр и детей. Нигде народ не хочет больше жить в рабстве, голодать и терпеть измену правительства!

Вслед за Жозефом бросились вперёд женщины и дети. Малыши хватались ручонками за штыки, цеплялись за колёса орудий. Отовсюду раздавались крики:

— Да здравствует Коммуна! Да здравствует свобода!

Тогда произошло то, что должно было случиться, но чего не предвидели Тьер и его приспешники: солдаты отказались стрелять в толпу, бросились на своих офицеров, арестовали их и, повернув ружья прикладами вверх, начали брататься с народом.

Всеобщее ликование охватило рабочие районы. Федераты, люди в гражданском платье, женщины, дети пожимали друг другу руки, обнимались, пели песни, плясали.

Генерал Леконт, который утром рапортовал Тьеру о своей «победе» над восставшим Парижем, во второй половине того же самого дня был взят в плен.

Главнокомандующий Винуа отдал приказ об общем отступлении и, удирая, второпях потерял на бульваре Клиши своё кепи…

Так Париж стал свободным.

Теперь в ратушу вступили подлинные народные представители. Это была первая в мире рабочая власть.

Свергнутое «правительство национальной измены» во главе с Тьером бежало в Версаль — старую резиденцию[25] французских королей…

Вспоминая и вновь переживая эти события, Кри-Кри невольно сравнивал те дни, полные самых радужных надежд, с тревожными, хотя и по-прежнему бурными днями, какие Париж переживал сегодня. Отчего так произошло? На это он не мог дать ответа. Он знал только, что в последние дни парижане с небывалой до сего времени поспешностью начали готовиться к встрече врага, а укрепления внутри города вырастали как из-под земли.

Глядя на эту торопливую стройку, было трудно сказать, кто ею руководит. Казалось, что каждый выполняет свою повседневную работу. Одни копают землю, другие носят камни; дети работают лопатами, возят тачки; женщины шьют мешки и наполняют их землёй.

Кри-Кри ускорил шаг. Его сжигала неутолимая жажда деятельности.

Обойдя строящиеся заграждения на площади Бастилии, на улице Ла-Рокетт и на бульваре Вольтера, он повернул в сторону улицы Рампонно, где возводили баррикаду по плану Жозефа Бантара.

Здесь было занято всего несколько человек. У тротуара стоял седой, благообразного вида старик. Он окидывал проходящих внимательным взглядом и настойчиво повторял:

— Граждане, ваш камень! Каждый должен принести свою лепту Коммуне и дать хотя бы один камень!

Парижане не спрашивали, что это означает. Теперь, когда баррикады стали неотъемлемой частью парижских улиц, все знали, что каждый вывернутый из мостовой булыжник усиливает шансы на победу.

Красивая дама, постукивая высокими каблуками по плитам тротуара, пересекла путь Кри-Кри. Пугливо озираясь по сторонам, она хотела проскользнуть незамеченной.

Чуть повысив свой бесстрастный голос, старик произнёс:

— Гражданка, ваш камень!

Женщина испуганно повернулась в сторону старика и произнесла скороговоркой:

— Я тороплюсь к больному отцу, мне некогда!

— Если вы сами не можете, пусть кто-нибудь сделает это за вас, — настаивал неумолимый старик.

Весеннее, майское солнце, выглянув из-за облака, осветило золотыми лучами вывернутые камни мостовой, нагромождённые кучи щебня, брёвен, балок и растерянную даму рядом с федератами, трудившимися над постройкой баррикады.