Шарло Бантар - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 23

— Альбер Колар, — повторил Анрио спокойно. — Вы, кажется, с ним встречались.

— Не припомню такого, — стараясь говорить непринуждённо, ответил Люсьен и поднялся со стула с намерением закончить разговор и расстаться с посетителем.

— Подождите минутку, — остановил его Анрио, жестом приглашая остаться на месте.

Он достал бумажник, вынул из него листок бумаги и, держа его в обеих руках, прочитал:

— «Получил от господина Альбера Колара десять тысяч франков для передачи в Париже господину Гансу Эггеру или архиепископу д’Арбуа. Люсьен Капораль, 29 марта 1871 года»… Это ваша расписка? — не скрывая усмешки, спросил Анрио опешившего собеседника.

— А знаете ли вы её происхождение и назначение этих денег? — вскричал Капораль.

— Я знаю гораздо больше, чем вы подозреваете… Но наша беседа, кажется, слишком затянулась и может привлечь внимание окружающих… До свидания, — закончил он, поднявшись. — Я подготовлю договор и завтра буду здесь в это же время.

Люсьен застыл на месте. Смутные надежды на то, что всё обойдётся и не надо будет расплачиваться за преступное легкомыслие, сейчас вдруг рассеялись. Люсьен увидел, что стоит на краю пропасти, и с болезненной остротой понял, что в катастрофе виноват он сам.

…С Альбером Коларом Люсьен встретился впервые в немецком лагере для военнопленных. Против армии генерала Базена, в составе которой он сражался, пруссаки выставили вдвое превосходящие силы, и армия понесла тяжёлые потери. Офицер Капораль был взят в плен после кровопролитного сражения под Седаном.

Сын крупного акционера железнодорожной компании, Люсьен Капораль вращался, однако, среди той части буржуазной молодёжи, которая была резко настроена против реакционной политики Наполеона III. За два года до провозглашения Коммуны, во время стачки на Контенском руднике в Рикомари, когда батальон регулярных войск расстрелял рабочую демонстрацию, Люсьен подписался под протестом группы лиц свободных профессий. Это выступление стоило Люсьену временного разрыва с отцом, но сблизило его с молодой учительницей Мадлен Рок, которая принимала деятельное участие в оказании помощи семьям шахтёров.

Любовь к Мадлен ещё усилила желание Люсьена освободиться от пут, которыми его связывали понятия и предрассудки, царившие в семье Капоралей.

Он видел, как горячо радовалась Мадлен каждый раз, когда он возмущался царящим неравенством и твердил, что будет бороться против угнетателей.

Люсьен готовился стать адвокатом, когда началась война с Пруссией и отечество оказалось под угрозой чужеземного нашествия. Одним из первых он отозвался на призыв империи и пошёл добровольцем в армию. В то время во Франции ещё не было всеобщей воинской повинности, и каждый имел право нанять вместо себя кого-нибудь из числа не обязанных служить в армии. Богатый Капораль пожелал оградить сына от опасностей войны и нашёл Люсьену такого «заместителя». Но молодой человек отверг предложение отца.

Мадлен Рок не только не удерживала жениха, но, напротив, поощряла его желание стать под ружьё для защиты родины. Когда Люсьен ушёл на войну, она терпеливо переносила разлуку и своими письмами поддерживала в нём мужество и бесстрашие.

Плен прервал их переписку, и Капораль оказался оторванным от Парижа, без моральной поддержки Мадлен, к которой привык прибегать в минуты сомнений и душевных тревог.

О мартовских событиях Капораль получил совершенно искажённое представление от тайных агентов Тьера, которые возбуждали у пленных французских офицеров и солдат враждебное отношение к Коммуне. По сговору Тьера с прусским командованием, эти офицеры должны были вместе со своими войсковыми частями выступить против рабочего Парижа.

Среди пленных офицеров Альбер Колар был одним из немногих, с кем теснее сошёлся Люсьен. Колар казался замкнутым, малообщительным, но с более близкими людьми он делился своим беспокойством за судьбы Франции и не скрывал тревоги по поводу раскола между Парижем и Версалем, обвиняя восставших парижан в отсутствии патриотизма.

— Когда иноземные войска топчут нашу землю, у нас не может быть иной цели, как разбить врага, — сказал он однажды Люсьену.

— Это верно, — подтвердил Люсьен. — Однако четвёртого сентября парижский народ вышел на улицы именно потому, что правительство придерживалось иных взглядов.

— Ну, и что же из этого следует?

— Из этого следует, — продолжал Люсьен, — что, по-видимому, не всегда мир между гражданами способствует достоинству и благополучию отечества.

— Да, так было до четвёртого сентября. Но правительство национальной обороны поклялось изгнать неприятеля из Франции, — сказал Колар.

— В чём оно клялось, не знаю. Не многое доходит к нам сюда, в плен. Ясно одно: Версаль и Берлин не воюют, а сотрудничают…

— Да, сидя тут, нам, конечно, трудно разобраться… Ваша невеста не подаёт никаких вестей? — перевёл вдруг Колар разговор на другую тему.

— Ничего о ней не знаю, — сокрушённо ответил Люсьен.

— Судя по тому, что вы о ней рассказывали, она, вероятно, с инсургентами.[41] Их фантастическая затея соответствует её пылкому характеру. Жаль, конечно, что в такой опасный для неё период вас нет рядом с ней.

— Много бы я отдал, чтобы быть там, возле неё!

— А я, признаюсь, предпочитаю оставаться здесь, — холодно отозвался Колар. — Лучше, чтобы тебя схватили немцы, чем взяли в плен свои.

— Ну, это, знаете ли, дело вкуса, — не без иронии ответил Люсьен.

В тот день разговор дальше не пошёл, но вскоре Колар к нему вернулся:

— Я очень вам сочувствую: вы так тоскуете по своей возлюбленной, так рвётесь к ней! Неожиданный случай даёт мне возможность вам помочь. Один из немецких командиров заинтересован в судьбе близких ему людей в Париже. Люди эти страдают там от голода, и немец хочет переправить им десять тысяч франков. За эту услугу он обещает снабдить нужными документами то лицо, которое возьмётся ему услужить; немецкие кордоны сразу откроют ему проходы. Конечно, дело рискованное, но, если хотите, я вас порекомендую как человека, заслуживающего доверия.

— Я пойду на любой риск, — вскричал, не раздумывая, Люсьен, — если есть хоть маленькая надежда попасть в Париж.

На следующий день Колар, держа в руках десять тысячефранковых билетов, объяснял Люсьену:

— От вас ничего не требуется, кроме сохранения полной тайны и передачи этих денег Гансу Эггеру по адресу: Сен-Жермен, сорок три. Согласны?

— Согласен! Если это всё, чем я обязан человеку, возвращающему мне свободу и возможность увидеть Мадлен.

— От себя дам вам дружеский совет: выполните поручение тотчас, как пройдёте ворота Парижа… Мало ли какие неожиданности могут встретиться. Лучше не иметь при себе столько денег. Вот и всё… Да! Чуть не забыл: остаётся ещё небольшая формальность. Я вам вполне доверяю, но не знаю, каким доверием пользуюсь сам у вашего освободителя. Поэтому прошу подтвердить, что я передал вам полностью все десять тысяч франков.

Колар протянул вместе с деньгами листок бумаги, на котором было написано:

«Получил от господина Альбера Колара десять тысяч франков для передачи в Париже господину Гансу Эггеру или архиепископу д’Арбуа».

— Д’Арбуа? — удивился Люсьен. — Ведь вы называли мне только Ганса Эггера.

— Лицо, посылающее деньги, объясняет это тем, что Ганса Эггера может не оказаться в Париже, тогда как известно, что архиепископ там, и он-то уж переправит деньги по назначению. Но сперва, конечно, вы должны зайти по указанному вам адресу.

После этих разъяснений Люсьен, не колеблясь, скрепил расписку своей подписью.

Через несколько дней, следуя наставлениям Колара и при помощи указанных им людей, Люсьен очутился в Париже. Верный данному слову, он прежде всего направился на квартиру Ганса Эггера.

Но каково было его изумление, когда на звонок вышел… Альбер Колар.

— Не удивляйтесь, — сказал он совершенно спокойно. — Чудес не бывает. Если одному военнопленному удалось проделать путешествие из немецкого лагеря в Париж за пять дней, то почему бы другому не пройти по этому же пути ещё быстрее?