Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 4

Не уничтожить ли этот листок? Нет, этим путём не выйти из опасной игры. Секренеши ясно дал понять, что отступать невозможно… Да и почему, в конце концов, переписчик должен брать под защиту Танчича с его заблуждениями? Не станет он рисковать благополучием своей семьи. Надо отдать злосчастную страницу в руки Секренеши. Но не причинит ли он этим вред Кошуту? Ведь Секренеши знает о добрых отношениях Танчича и Кошута, хотя один из них — выходец из крестьян, другой — представитель дворянского рода. Может быть, капитан полиции не зря подозревает Кошута и Гуваша в тайном распространении книги крестьянского писателя среди делегатов Комитатского собрания?

Если Риварди разоблачит Танчича, это может навлечь неприятности на его покровителя. Нехорошо вредить человеку, который выручил тебя из беды в трудную минуту жизни. Но испортить отношения с Секренеши тоже небезопасно… Колебания переписчика продолжались недолго. Выход был найден. Секренеши получит вещественное доказательство, а Риварди предупредит Кошута об опасности, угрожающей Танчичу. Если Кошут и впрямь замешан в этом деле, пусть выпутывается как знает! Таким образом, Риварди не останется в долгу перед своим покровителем и окажет услугу капитану полиции. И волки будут сыты, и овцы целы. Успокоенный принятым решением, переписчик направился к дому Кошута.

Глава третья

Михай Танчич

Буда и Пешт, расположенные по обе стороны Дуная, были ещё погружены во мрак. Но непрерывное движение по цепному мосту, соединявшему их в один важнейший жизненный центр Венгрии, свидетельствовало о том, что деятельность в порту не прекращается и ночью.

Когда пароход шумно возвестил о своём приближении, порт сразу оживился. Задвигались люди на пристани; к бледным, мигающим огонькам керосиновых фонарей, водружённых на железных столбах, прибавились новые.

Обозы и гурты скота направлялись к пештской пристани, где шла шумная погрузка овец, коров и лошадей на баржи, пшеницы и шерсти — на пароход, который в обмен привёз из Вены готовые изделия немецких фабрик и заводов.

Долгая осенняя ночь нехотя отступала перед поздним рассветом. Октябрьское солнце лениво поднималось над Дунаем. Скупые лучи едва пробивались сквозь плотные тучи, нависшие над городом.

Пассажиры, высыпавшие на палубу, не могли разглядеть ни остатков турецких башен, ни древних христианских монастырей, ни зубчатых стен старой крепости, сохранившихся в Буде и придававших ей характер средневекового города. Густая тьма скрывала и придунайские части Пешта, окружённые двойным кольцом тенистых бульваров; за ними раскинулся более современный Пешт со множеством пересекающихся улиц и переулков, на которых возвышались большие строения среди аккуратно расставленных маленьких домиков, утопавших в зелени садов.

По обе стороны моста виднелись застывшие, будто вросшие в воду, тяжело нагружённые баржи. На их мачтах развевались разноцветные флаги и вертелись подгоняемые ветром флюгера[4].

Неуклюже поворачиваясь, пароход пришвартовался к причалу под громкий и разноголосый говор людей на палубе и на пристани. Каких только не слышно было здесь языков и наречий! Но над всем главенствовал немецкий язык — язык хозяев монархии, заглушая голоса венгров, словаков, чехов, хорватов, сербов, румын и других народностей, составлявших пёстрое население Австрийской империи.

Перекликаясь с носильщиками, со знакомыми и родственниками, по трапу спускались пассажиры, обременённые тяжёлыми тюками, чемоданами и дорожными мешками. Пароход был грузовой, поэтому пассажиры, за редким исключением, состояли из простолюдинов, торговцев и купцов, которые сопровождали грузы и собирались сделать закупки в Венгрии.

Передвижение по воде было намного дешевле, чем железнодорожное сообщение, которое только ещё начинало развиваться; этим и объяснялся приток пассажиров на пристани.

Одним из первых на берег сошёл человек лет пятидесяти, с котомкой за плечами и дорожным посохом в руке.

Длинная, густая борода, национальная венгерская атилла[5] из грубого сукна и простые высокие, довольно поношенные сапоги резко отличали его от двух других пассажиров, спустившихся с парохода одновременно с ним. Оба были одеты с претензией на франтовство: светлые сюртуки, высокие цилиндры на голове. Они громко разговаривали между собой по-немецки. Всё выдавало в них венских купцов, прибывших на осеннюю пештскую ярмарку. Они оглядывали спутников, отыскивая среди них местного жителя, чтобы осведомиться о хорошей гостинице.

Один из них обратился на немецком языке к человеку с посохом:

— Скажите, сударь, вы здешний?

Ответ последовал на мадьярском языке:

— Я направляюсь к себе домой. А вы-то зачем пожаловали?

— Не понимаю по-венгерски, — пожав плечами, сказал удивлённый австриец.

Недружелюбный тон незнакомца заставил австрийского купца насторожиться. Он привык к тому, что венгры гостеприимно встречают купцов, поставляющих в Венгрию продукты австрийских фабрик. Сами венгры из-за высоких пошлин не могли вывозить свои изделия в другие части Австрии, и те же австрийские купцы скупали у венгерских помещиков продукты сельского хозяйства прямо на месте.

Купец переглянулся со своим спутником, и оба поспешили к полицейскому, который прохаживался неподалёку.

— Обратите внимание на этого человека. Не беглый ли он преступник? Мы видели, как он садился в Вене на пароход и свободно разговаривал по-немецки с таможенным чиновником, а тут, когда мы к нему обратились, прикинулся вдруг непонимающим.

Уверенные в том, что их чисто венское произношение произведёт на полицейского должное впечатление, австрийцы направились в город.

И действительно, полицейский догнал неизвестного и остановил его:

— Сударь, ваш паспорт?

Не выражая удивления, человек с посохом протянул заграничный паспорт.

Казалось бы, документ не должен был внушать подозрений. Из него блюститель порядка мог узнать, что Михай Танчич, мадьяр по национальности, писатель по профессии, сорока семи лет от роду, житель города Пешта, с разрешения австрийских властей предпринял путешествие за границу, посетил Германию, Францию и Англию и теперь вернулся на родину.

Однако полицейский, развернув паспорт, сразу оживился. Он недоверчиво скосил глаза на человека, совершившего путешествие по чужим странам в более чем скромном костюме отечественного производства. Полицейский снова пробежал глазами строки, где были перечислены приметы владельца документа: «Длинная чёрная борода, чёрные глаза, средний рост…» Да, это вполне соответствовало действительности. «Так вот он каков, этот Михай Танчич!» — подумал полицейский, возвращая паспорт и принося извинения за беспокойство.

— Сами понимаете, время сейчас тревожное… — добавил он.

Танчич ничего не ответил. Опустив в карман документ, он продолжал свой путь.

А полицейский, подождав, пока Танчич скрылся из виду, сделал знак другому полицейскому, который не замедлил приблизиться.

— Беги, — сказал первый, — к капитану Секренеши и доложи, что Михай Танчич только что сошёл с парохода!

Меж тем Танчич остался весьма доволен тем, что полицейский ограничился изучением паспорта и особых примет путешественника и не поинтересовался его багажом. Вот была бы пожива для меттерниховской полиции, когда бы этому нелюбознательному полицейскому стражу взбрело на ум заглянуть в дорожный мешок Танчича!

На дне котомки лежал экземпляр «Рассуждений раба о свободе печати», изданный в Лейпциге вопреки тому, что на титульном листе местом издания значился Париж. Танчич получил книгу у венского книготорговца, который умел ловко обходить законы и знал, как переправлять в Австрию заграничные издания, минуя строгую таможенную цензуру. Через него-то и получил Густав Эмих несколько сот экземпляров «Рассуждений раба» для своего магазина.