Друзья с тобой: Повести - Кудряшова Светлана Владимировна - Страница 6

Мороженое ели долго. Съев свою порцию, белокурые мальчуганы начали старательно облизывать блюдечки. Горев им это запретил и купил по второй порции. Федя поспешно доел свое мороженое и тоже попросил вторую порцию. Но Лялька сказала, что ему больше давать нельзя, потому что он может заболеть ангиной.

— Горев, Лялька врет, -пробормотал обиженный Федя. Бросив на Ляльку уничтожающий взгляд, он добавил: — Тогда и ей не покупай! У нее тоже была ангина.

Компания вернулась домой в самом хорошем настроении. Николая Егоровича и Федю ребята проводили до самых дверей квартиры тети Клавы, или, как они называли ее, Клавдии Акимовны. Они даже предлагали Гореву войти в дом вместе с ним и подтвердить, что он самый настоящий Федин отец. В этом теперь никто уже не сомневался!

Горев поблагодарил и отказался. Он опять был взволнован, перестал улыбаться и не спускал с Феди тревожных глаз. Сжав Федину руку, он решительно постучался в дверь.

Молодая женщина с короткими пышными волосами, в гимнастерке, перетянутой ремнем, открыла дверь.

— Тетя Клава, это Горев, — объявил Федя. — Он теперь мой папа!

Тетя Клава отступила назад, пристально взглянула на Горева.

— Что ты выдумываешь? — недовольно сказала она.

— Правда! Ты не бойся его, — Федя ободряюще ей улыбнулся. — Он хороший, Николай Егорович. Он мороженое…

Тут Федя запнулся, сморщил жалобно толстенький нос и оглянулся на Горева за поддержкой. Но тот не заметил его взгляда. Почему-то прерывающимся голосом спросил;

— Ваша фамилия… Воронцова?

Федя раскрыл рог сказать, что они с тетей Клавой Белкины. Почему Горев не хочет этому верить? Но, к его удивлению, Клавдия Акимовна сказала;

— Да, была. А теперь Белкина.

Николай Егорович громко, радостно засмеялся и воскликнул:

— Здравствуйте, Клавдия Акимовна, дорогая! Я действительно Федин отец.

…Так у открытой двери они и стояли. Говорили про Ленинград, про госпиталь на Мойке, про детский дом, в котором жил маленький Федя всего несколько месяцев. Наконец тетя Клава взглянула на Федю, встрепенулась, сказала Гореву, чтобы прошел в дом, а Феде велела еще погулять во дворе. Он нехотя согласился, попросил Николая Егоровича не уходить без него, а Клавдии Акимовне посоветовал:

— Ты дай Гореву чай с шаньгами.

Гулял Федя недолго. Вечерело, во дворе, кроме Ляльки, с которой он после случая с мороженым не разговаривал, никого не было, и уж очень он боялся, как бы Горев не раздумал быть его отцом. Он осторожно вошел в комнату. Тетя Клава и Николай Егорович сидели за столом. У Горева было очень печальное лицо. На широкой ладони он держал маленькое кольцо, и Феде казалось, что большая его рука дрожит. Кольцо это Федя хорошо знал; оно называлось «маминой памятью» и бережно хранилось в шкатулке. Он подошел к столу, спросил:

— Ты отдала ему кольцо? Насовсем?

Клавдия Акимовна кивнула и, притянув Федю к себе, крепко обняла. Потом она встала и ушла в кухню ставить самовар.

Федя развлекал гостя. Сначала он показал Гореву медвежью шкуру. Тот рассеянно похвалил — видимо, шкура ему не понравилась. Тогда Федя принес свое деревянное поломанное ружье и велел Гореву починить. Николай Егорович чинил долго, больше смотрел на Федю и на дверь в ожидании Клавдии Акимовны. Федя с откровенным недоверием спросил:

— А ты умеешь?

— Я стараюсь… Ты его здорово отделал.

Ружье Горев все-таки починил. Федя великодушно похвалил:

— Ты молодец! — и пошел показать Клавдии Акимовне. Она стояла около самовара и не замечала, что он давно кипит. Глаза у нее были скучные, задумчивые.

— Феденька, — сказала она, — вот и нашелся твой папа… Было непонятно, почему не радуется тетя Клава папиному возвращению. Он спросил ее об этом.

— Я от радости в себя прийти не могу, — возразила она. Федя внимательно всмотрелся в ее лицо — искал радость, но так и не нашел.

Было решено, что Федя поедет к бабушке, матери Николая Егоровича, и будет там до тех пор, пока не закончится война. Николай Егорович и Клавдия Акимовна вернутся на фронт. Он — в свой полк, она — в госпиталь, где хирургом работает ее муж Петр Белкин.

Вскоре Горев и Федя провожали Клавдию Акимовну. Через Двину на вокзал они ехали на ледоколе, и Рыжик оживленно рассказывал, как недавно здесь ездили по льду на оленях. Горев слушал внимательно и не спускал с Феди глаз. Федя задумался. Потом спросил серьезно:

— Ты всегда будешь папой?

— Теперь уже всегда. Больше ты, Рыжик, не потеряешься.

— Тогда меняемся ремнями?

Николай Егорович сказал, что дома сделает в своем ремне новые дырочки и вручит его Рыжику.

На вокзале Клавдия Акимовна крепко обняла Федю.

— До свидания, Федор Петрович! Ты не забудешь меня?

— А когда ты приедешь? — Федя подозрительно потянул носом.

— Скоро. Закончится война — сразу к тебе. А ты… ты не забывай меня. Каждую неделю присылай мне свои рисунки.

Клавдия Акимовна ласково заглядывала в карие Федины глаза. Он сказал мрачно:

— Ты зачем едешь? Ты лучше со мной будь.

— Нельзя, — вздохнула она. — Там раненые. Их перевязывать надо.

Она поднялась на подножку вагона, но все смотрела на Федю, улыбалась ему нежно. Горев снял шапку и взволнованно сказал:

— До свидания! В добрый путь! Ждем вас обязательно…

И тут Рыжик заревел громко, басовито. Крупные слезы покатились по пухлым щекам. Клавдия Акимовна кинулась к нему, взяла на руки, толстого, неуклюжего, вытерла ему слезы.

Николай Егорович растерянно смотрел на сына. Он предлагал ему пойти есть мороженое в «Арктику», сейчас же надеть его, отцовский, ремень. Ничего не помогало. Рыжик плакал безутешно, уткнувшись в плечо Клавдии Акимовны.

— Я… я без нее… без нее… не хочу-у…

Тогда очень серьезно она дала Феде слово, что в конце лета приедет его проведать. Рыжик плакать перестал, посмотрел вокруг исподлобья и вытер слезы ладошкой.

— Я тебе сейчас ледокол «Дежнев» нарисую. И еще оленей. Хочешь?

…Слово свое он сдержал: ледокол и оленей сел рисовать, как только вернулся домой с вокзала. У оленя долго не получались рога. Горев хотел ему помочь, но Федя категорически отказался. Он испортил тетрадь и сломал не один карандаш, но нарисовал оленя очень хорошо. Потом положил рисунок в конверт и попросил отца написать адрес.

— И еще, чтобы скорее приезжала. А то я сердитый-пресердитый. Зачем она уехала?

Николай Егорович посадил его к себе на колени, рассказал о ленинградских детях, о нем самом, маленьком Феде, которому очень трудно жилось в окруженном врагом Ленинграде.

— А чего же вы их, всех фашистов, не прогнали? — возмутился Рыжик.

— Скоро сказка сказывается, да не сразу дело делается, — невесело усмехнулся Николай Егорович. — Вот собрались с силами и прогнали.

Федя задумался. Он слез с горевских колен и долго шарил под кроватью, где хранились его игрушки. Он вытащил оттуда самодельный пистолет очень сложной конструкции и тряпичного слона Сеню. Пистолет он запихал за ремень, а Сеню взял за полуоторванный хобот и подошел к Николаю Егоровичу.

— Горев, — сказал Федя решительно, — ты поезжай воевать, и я тоже с тобой поеду. Видишь, какой у меня пистолет? Только пулев нету. Ты мне дашь? А слона мне тетя Клава подарила, когда я был маленький. Я его тоже возьму.

Через несколько месяцев Клавдия Акимовна приехала проведать Федю в деревню, где он жил с бабушкой Марфой Тимофеевной. Они провели вместе неделю. Рыжик познакомил Клавдию Акимовну с бабушкой, дедом Тойво, котом Степаном и лайкой Кирюшкой. Тете. Клаве очень понравились Федины друзья и его жизнь. Она сказала, что приедет еще. Но больше Рыжик ее не видел. Бабушка часто читала ему письма от Клавдии Акимовны. Потом письма приходить перестали.

— Она очень далеко заехала, Федюшка, — объясняла бабушка и вздыхала.

Он по-прежнему часто рисовал для Клавдии Акимовны и отдавал рисунки бабушке — отправить на фронт. Но однажды нашел их в ящике комода. Федя рассердился, ушел в угол к коту Степану и целый вечер просидел там. Бабушка все ходила вокруг него и вздыхала. Но он сидел надутый и от нее отворачивался. Спустя несколько лег Федя узнал, что зря сердился на Марфу Тимофеевну: ей некуда было посылать его рисунки — Клавдия Акимовна погибла при штурме Берлина.