Пираты - Рис Селия - Страница 44

— Одевался он, что твой лорд, куда там нашему капитану, не в обиду будь сказано. Живая легенда, совсем как я, — ухмылялся боцман, скаля неровные и пожелтевшие от табачного дыма зубы. — Ну так что, молодежь, хотите узнать побольше о настоящих корсарах, которых нынешним уже не переплюнуть, как ни тужься?

Разумеется, они хотели. Да еще как! И Пеллинг, поупиравшись для приличия, начинал рассказывать. Его слушали с замиранием сердца, с трепетом и восторгом, жадно ловя каждое слово и не решаясь переспрашивать или задавать вопросы. Так малые дети слушают страшную сказку, которую лучше не рассказывать перед сном. Именно от него я узнала такие подробности, каких не встречала ни разу в прочитанных мною книгах о буканьерах Нового Света. Если раньше я считала Черную Бороду романтическим героем, то теперь мое отношение к нему претерпело полную метаморфозу. На самом деле Эдуард Тич был кровожадным злодеем, ни во что не ставившим человеческую жизнь, и подлым предателем. Спасаясь от погони, он собственноручно посадил на мель «Месть королевы Анны» и сбежал, бросив корабль и свою команду на произвол судьбы.

— Хуже Тича никого не было, — продолжал боцман. — Когда его схватили, на теле насчитывалось два десятка колотых и резаных ран и пять пулевых, и при этом он все еще оставался жив! — Понизив голос и боязливо озираясь, как будто его могли подслушать, Пеллинг добавлял трагическим шепотом: — Как пить дать, не обошлось тут без нечистой силы! Своими ушами слышал, как Черная Борода грозился ад на земле устроить, — вот так прямо и говорил, как я вам сейчас повторяю. А кое-кто считает, что сам сатана на его корабле ходил. Я вам разве не рассказывал? Мы как раз из Каролины [44] шли, когда слушок завелся, будто на борту одним человеком больше, чем по списку положено.

— И что же, кто-нибудь его видел? — с ноткой скептицизма в голосе поинтересовался Чарли. — Каков он из себя?

— Видели-то его многие и не раз. То на палубе, то в твиндеке [45], то еще где. И выглядел он обыкновенно, как всякий другой, вот только обличья все время менял. Маскировался, значит, чтоб его к стенке не приперли да не спросили напрямик, кто такой и откудова взялся. А потом вдруг взял да и пропал — аккурат перед тем, как наш корабль раздолбали и капитана повязали. Темное это дело, парни, но любой из тех, кто был тогда с нами и остался в живых, завсегда подтвердит, что так оно и было.

После этой истории, от которой и вправду попахивало чертовщиной, собравшиеся обычно надолго замолкали и погружались в тягостные раздумья. Многие из них сравнительно недавно примкнули к Береговому братству, и узнать о том, что встречались среди предводителей пиратов и такие, как Эдуард Тич, водивший дружбу с дьяволом и открыто попиравший все божьи и человеческие законы, было для них открытием и немалым потрясением. Но в этот раз из темноты за пределами круга послышался чей-то тонкий, дребезжащий голос, который я раньше почему-то не слышала.

— Мне тоже знакома эта легенда. — Незнакомец говорил по-английски с заметным испанским или португальским акцентом, и я решила, что он, должно быть, из недавних новичков, пополнивших команду после захвата накануне французского «купца» из Марселя с грузом лионской мануфактуры. — Очень хорошо знакома. Только фигурировал в ней не Черная Борода, а один необыкновенно удачливый бразильский буканьер по имени Бартоломе. Сказывали, ему потому так везет, что на его корабле поселился дьявол. Но в один прекрасный день он покинул бразильца, заявив на прощанье, что больше не в силах выносить его общество, потому как капитан еще хуже, чем сам сатана! — Он издал короткий, скрипучий смешок и добавил: — Правда ли, нет, кто его знает. Давно это было.

Ночь выдалась жаркой и душной, но меня прошиб холодный пот, а по спине побежали мурашки. Минерва заметила, что я вся дрожу, и обняла за плечи, прижавшись ко мне и согревая своим телом. Когда все начали расходиться, мы задержали и расспросили того новичка — пожилого португальца лет пятидесяти, — но он мало что смог добавить к уже сказанному.

— Много лет о нем не было ни слуху ни духу. Никто толком не знает, куда он подевался. Поговаривали, будто ушел на покой, купил себе плантацию и живет-поживает в свое удовольствие. Да и какой ему смысл продолжать корсарствовать, когда награбленного и так на десять жизней хватит? — Он еще раз скрипуче хохотнул, но в его смехе не слышалось веселья. — Бартоломе молодец, сумел сберечь свои денежки, не то что я!

— Ну и с чего ты так разнюнилась? — яростным шепотом выговаривала мне Минерва, когда мы улеглись наконец спать в своих гамаках. — Будто не знаешь, как все они врать горазды. Скучно им, вот и придумывают бог весть что!

Я почти не слушала слов подруги, хотя прекрасно понимала, что она всего лишь хочет ободрить и успокоить меня, развеять мои навязчивые страхи. Мы уже не первый месяц находились в море, и с каждым днем крепла наша уверенность в себе, нашем корабле и капитане. Никто больше не сомневался, что мы способны отбиться от любого равного нам по силам противника. И тем не менее звук судового колокола, отбивающего первые утренние склянки, отдавался у меня в голове тревожным набатным звоном, предупреждающим о близкой опасности.

Мы по-прежнему курсировали между Испаньолой и Кубой в пределах Наветренного пролива и собирали обильную жатву. Каждое захваченное судно безусловно добавляло репутации капитану Бруму и его команде, но существовала и другая сторона медали. Задерживаясь на столь длительный срок в одних и тех же охотничьих угодьях, мы приобретали одновременно слишком уж широкую известность. Слухи на островах распространяются быстро, и пройдет не так много времени, прежде чем новость о появлении в составе экипажа «Избавления» двух молодых женщин дойдет до бразильца. Бартоломе далеко не глуп, сам корсарствовал много лет, и ему не составит труда сделать соответствующие выводы. А напав однажды на след, он не успокоится, пока не настигнет нас.

В ту ночь мне опять приснился все тот же проклятый сон. Со шканцев доносился его смех. Я услышала хлопок паруса над головой и ощутила дуновение посвежевшего ветра. Сам корабль, оставаясь вне поля зрения, представлялся мне сгустком мрака, бесформенной, бесплотной массой, черной тенью скользящей по черным волнам, но я отчетливо видела бурунный след и клочья вырывавшейся из-под форштевня [46] пены. Не могу объяснить, откуда, но я твердо знала, что кто-то уже успел осведомить бразильца и подсказать ему, где нас искать.

Я порывалась все рассказать Бруму и упросить его отправиться на поиски добычи куда-нибудь в другое место, но долго не решалась, будучи уверена, что сходка не поддержит капитана даже в том случае, если тот поддастся моим уговорам. Дела наши между тем неуклонно шли в гору. Мы сменили «Салли-Энн», ставшую слишком тесной для разросшейся команды, на вместительный французский бриг [47], направлявшийся на Мартинику и взятый нами на абордаж. Переименованный в «Удачу», он стал флагманом небольшой эскадры, в которую входили также два десятипушечных шлюпа, сравнительно маленьких, но стремительных и вертких. Трюмы всех наших кораблей были под завязку набиты трофеями.

Минерва тоже не советовала обращаться к Адаму, опасаясь, что он попросту высмеет меня за нелепые подозрения, основанные к тому же на каких-то дурацких снах. Я понимала, что она права, но однажды все-таки набралась смелости и рискнула потревожить капитана, которого нашла в его каюте. Брум сидел за столом, просматривая грузовые декларации, поступившие с остальных кораблей эскадры. Игнациус Пеллинг расположился в кресле чуть поодаль, в углу. Я постучала, вошла и скромно остановилась на пороге, дожидаясь, пока на меня обратят внимание.

— Ром, сахар, патока, пряности, — раздраженно ворчал Адам, водя пальцем по строчкам. — И какой нам здесь от них прок? С тем же успехом мы могли бы возить уголь в Ньюкасл! [48] А дальше еще хлеще. Полотенца, гребни, пуговицы, наперстки, ножницы, сапожные ножи… Черт побери, кто мы? Вольные корсары или коробейники какие-нибудь занюханные?! — Он в ярости швырнул на стол гусиное перо: — Разве за этим я добровольно вступил в Береговое братство и первым поставил свою подпись под нашим уставом?!