Пираты - Рис Селия - Страница 26

— Мисс Нэнси, — галантно поклонился Бартоломе, коснувшись губами кончиков моих пальцев, -для меня большая честь приветствовать вас в моем скромном жилище.

Он взял меня за руку и повел в дом — настоящий дворец со стенами из тесаного камня и мраморными полами, рядом с которым наш двухэтажный деревянный дом казался убогой лачугой. Чтобы обставить и украсить его, хозяин ограбил, должно быть, половину Европы, свезя сюда бесценные сокровища со всех концов света. Со стен на нас смотрели лики икон в золотых и серебряных окладах, изукрашенных драгоценными каменьями, и африканские маски из чистого золота. С мозаичного панно, выложенного бирюзовыми пластинами, ухмылялась чья-то жутковатая физиономия, скаля настоящие человеческие зубы и сверкая глазами из блестящего черного камня. Античные мраморные статуи на пьедесталах соседствовали с золотыми языческими идолами и скульптурными изображениями животных, в чьих глазницах переливались редкостной красоты изумруды, алмазы и сапфиры. Усыпанный изумрудами старинной огранки золотой католический крест на целый метр возвышался, как над алтарем, над столиком красного дерева, уставленным золотыми дискосами [26], окаймленными рубиновой вязью потирами [27] и шкатулками с иглами для татуирования из нефрита и слоновой кости. Китайские шелка и индийские ковры висели бок о бок с полотнами старых итальянских мастеров. Глаза разбегались, и голова шла кругом в этом сорочьем гнезде, битком набитом золотом, драгоценностями и произведениями искусства со всех концов света. Нечто подобное, наверное, испытывал Али-Баба, впервые попав в пещеру разбойников.

— Меня неудержимо влечет все прекрасное, — объяснил бразилец, обводя широким жестом пышное убранство холла. — Я страстный коллекционер, как вы, вероятно, уже догадались, и страсть моя не ведает преград. Если что-то мне приглянулось, я плачу, не торгуясь, и готов отправиться на край света, лишь бы заполучить желаемое. В моем собрании вы найдете уникальные предметы искусства из Индии, Китая и даже Японии. И все они хранятся здесь, в моей цитадели, где я могу каждодневно видеть их и наслаждаться ими. Пойдемте дальше.

Мы прошли в столовую — просторное помещение с обшитыми мореным дубом стенами и высоким резным потолком, залитое ровным ярким светом великолепных хрустальных люстр с сотнями зажженных в них восковых свечей. Длинный обеденный стол поражал изысканностью сервировки и обилием серебра, хрусталя и молочно-голубого фарфора. По обе стороны стола застыли, как изваяния, выстроенные в две шеренги лакеи.

Бартоломе усадил меня в кресло по правую руку от себя, предварительно познакомив с сидящей в противоположном конце стола дамой в черной мантилье с поднятой вуалью, которую представил как свою сестру Изабеллу. Я поначалу сочла ее вдовой, до сих пор носящей траур по покойному супругу, но несколько позже выяснилось, что она вообще никогда не была замужем, а мантилья столь же распространенный женский головной убор в Испании и Португалии, как капор или чепец в Англии и Голландии. Никакого внешнего сходства между братом и сестрой я не усмотрела, за одним-единственным исключением: как и в случае с Бартоломе, возраст Изабеллы определению не поддавался. Во всем остальном она выглядела полной противоположностью своему ближайшему родственнику. Бледная и худая, как скелет, с приподнятым один выше другого уголком рта и туго зачесанными назад темными волосами, стягивавшими кожу на лбу, что придавало ее лицу выражение ухмыляющегося черепа, она показалась мне настоящим страшилищем. Ее черное платье из тяжелой парчи с высоким лифом и длинными, до локтей, рукавами прекрасно смотрелось бы при любом из европейских дворов, но едва ли годилось для тропического климата. Впрочем, сама она, кажется, не испытывала в нем каких-либо неудобств. Сложив на коленях длинные тонкие руки, она наблюдала за мной немигающим взором паука, подстерегающего добычу.

По-английски Изабелла не говорила — брат служил ей переводчиком, — но во время застолья она с таким напряженным вниманием вслушивалась в каждое слово, переводя взгляд своих черных глаз с одного участника беседы на другого, что я невольно усомнилась в отсутствии у нее лингвистических способностей.

Меню ужина было продумано до мелочей и достойно королевского стола. Перемена следовала за переменой. Нам подавали самое лучшее из того, что может предложить этот изобильный край, все блюда замечательно приготовленные и искусно украшенные. Джозеф, против обыкновения, ел с аппетитом, не забывая, впрочем, отдавать должное выпивке, и не переставал нахваливать хозяйскую кухню и отменное качество вин в его погребах. Бразилец выслушивал комплименты с довольной усмешкой, поскольку все эти вина производились в принадлежащих ему в Португалии поместьях. Называя брата знатоком и ценителем, он настойчиво поощрял его дегустировать сорт за сортом, так что к концу вечера тот изрядно напился.

В отличие от него, я почти не ела и пила только воду. Изабелла тоже являла собой образец воздержания. Вероятно, в их кругу такое поведение дамы за столом считалось вполне уместным — во всяком случае, я была рада тому, что никто не спрашивал, почему я так мало ем. У меня с утра крошки во рту не было, и дома я сейчас наелась бы, как голодный волчонок, но здесь… От вида и запаха самых изысканных яств к горлу подкатывал комок, а желудок сводило в судорожные спазмы. Как могли сидящие за столом спокойно есть, пить, шутить и наслаждаться жизнью, зная о том, что в нескольких сотнях метров отсюда умирает человек, приговоренный к самой мучительной казни, какую только можно вообразить? Бедняга не выходил у меня из головы. Я обводила взглядом улыбающихся, смеющихся, пьющих и жующих гостей, и в каждом мне мерещился заживо расклеванный до костей полутруп в железной клетке.

Перед десертом стол накрыли заново. Снова потянулись вереницы лакеев, водружая на белоснежную скатерть большие блюда и вазы с разнообразными сластями: засахаренными орехами и фруктами, печеньем, пирожными, марципанами и многим другим, перемежая их хрустальными графинами с мадерой и портвейном и бутылками французского бренди.

Бартоломе настоял, чтобы я позволила наполнить свою рюмку рубиново-красным портвейном, встал и произнес тост:

— Сегодня ваш день рождения, мисс Нэнси. Предлагаю всем поднять бокалы в честь этой знаменательной даты.

Понятия не имею, откуда он об этом узнал? Наверное, от Джозефа. Знать бы еще, зачем ему это понадобилось? Все дружно зааплодировали и стали чокаться.

— За дружбу между нашими семьями, — продолжал бразилец, — и за те узы, которые вскоре свяжут нас еще ближе и теснее, чем прежде.

Я решила, что это все, и поднесла рюмку к губам, но тут Бартоломе поднял свой бокал высоко над головой и торжественно провозгласил:

— За здоровье мисс Нэнси Кингтон!

Признаться, меня порядком смутило столь пристальное внимание, уделяемое моей скромной персоне. Бразилец между тем, осушив свой бокал, устремил на меня взор своих сверкающих черных глаз, напомнивших мне мозаичное панно в холле, и снова заговорил звучным, проникновенным голосом:

— Я уже имел честь говорить с вашими братьями на предмет, затрагивающий самые чувствительные струны моего сердца, а также обсуждал ту же тему с вашим батюшкой незадолго до его печальной и безвременной кончины. Он заверил меня, что наши мысли и пожелания на сей счет полностью совпадают, и с радостью дал мне свое благословение. — Внушительно откашлявшись, Бартоломе закончил почти официальным тоном: — Мисс Нэнси, я искренне надеюсь, что вы не откажетесь сделать меня счастливейшим из смертных.

Нет, я не ослышалась, он действительно делал мне предложение! На несколько мгновений я потеряла дар речи, уставившись на него круглыми от изумления глазами, затем посмотрела на брата, но тот не заметил — или сделал вид, что не замечает! — моего вопросительного взгляда. Бразильца удивила и озадачила такая реакция с моей стороны.