Девочка ищет отца (с илл.) - Рысс Евгений Самойлович - Страница 16

Мальчик провёл рукой по волосам, отчего на них осталась ровная чернильная полоса, и сказал спокойно и веско:

— А ты не рявкай. Сердиться тебе совершенно нечего. Отец мой — Василий Георгиевич Голубков, фельдшер. Вчера, возвращаясь от больного, нашёл тебя и твою сестру в лесу. И подобрал, не желая, чтобы вы там померли. И нёс тебя на спине километров пять. И устроил тебя у себя дома, а сестру твою — у нашей акушерки Александры Петровны, хотя это опасно, потому что сюда фашисты заходят и ловят всех подозрительных. Донял или нет?

Коля постоял, подумал, потом повернулся и сказал:

— Ты на меня не сердись. Давай мириться.

— Вот так-то лучше, — сказал мальчик, протягивая ему руку. — Тебя как звать?

— Коля. А тебя?

— Меня — Владик, а фокстерьера — Жук. Тебе сколько лет?

— Двенадцать.

— Мне тоже… скоро будет. Ну, а теперь пойдём. Может, тебя и пустят к твоей сестре.

Они вышли. Это была очень маленькая деревня. На каждой стороне улицы стояло не больше десяти домов. Вокруг деревни шло узенькое кольцо полей, огороженных жердями, и сразу начинался лес. Улица была пустынна. Только ленивые собаки лежали в пыли, положив на лапы сонные морды, да какой-то малыш ревел во всю глотку. Впрочем, увидев Колю, он замолчал. Видимо, появление нового человека в деревне очень его поразило.

Кот и ворон остались дома, а Жук бежал за мальчиками, задрав обрубок хвоста и горделиво поглядывая на сонных собак. Дом Александры Петровны был совсем близко, и около этого дома заметно было некоторое оживление.

У палисадника стояли и разговаривали две старухи. Они замолчали, когда мальчики подошли, и проводили их любопытными взглядами.

На крыльце сидел старик. Он посторонился, чтобы пропустить мальчиков, и молча ответил на поклон Владика. В сенях был слышен гул голосов, доносившийся из избы. В избе шёл оживлённый спор, в котором участвовало, видимо, много народу.

— Странно! — сказал Владик. — Отец не любит пускать посторонних к больным.

В этот момент дверь в избе отворилась, и в сени выскочил Василий Георгиевич. Он был красен и возбуждён, усы его сердито топорщились.

— Посмотрим! — крикнул он в избу и с шумом захлопнул дверь. Увидев Колю, он посмотрел на него, потом сказал: — А-а, кстати, молодой человек… — и, схватив его за руку, быстро потащил за собой.

Коля решил, что Василий Георгиевич на него за что-то сердится. Он только не мог понять, за что. Фельдшер пыхтел от негодования и иногда, не в силах сдержать ярость, энергично дёргал Колину руку. Они спустились с крыльца, обогнули избу и вошли в пустой хлев, в котором, по-видимому, давно уже не было коровы и проживала только тощая курица.

— Ну-с, молодой человек, — сказал Василий Георгиевич, отпустив наконец Колю и вытирая со лба пот, — кто такая эта девочка, которую ты выдаёшь за свою сестру?

Коля обмер и молчал, опустив глаза в землю.

— Дело в следующем, — продолжал Василий Георгиевич, — твоя сестра заявила в бреду, что она дочь знаменитого генерала Рогачёва. Так вот, меня интересует, что это — бред или правда?

Коля молчал, а потом поднял глаза и сказал:

— Врёт она.

— Отлично. Значит, это бред?

— Врёт она, — упрямо повторил Коля.

Василии Георгиевич смотрел на Колю внимательным, испытующим взглядом.

— Отлично. Теперь слушай, почему важно выяснить это совершенно точно. Твоя сестра, или кто она там, — словом, эта девочка говорила о своём знаменитом отце так много, что слухи пошли по всей деревне. Народ-то у нас ничего, можно положиться, не выдаст. Но есть у нас один человек, высокое наше начальство — староста. Староста этот, попросту говоря, свинья свиньёй, и нелёгкая занесла его в избу, когда девочка вовсю болтала про своего отца. Староста решил немедленно ехать в село, чтобы донести по начальству. Александра Петровна подняла крик и созвала людей. И вот сейчас собрался народ в избе, держит старосту и не выпускает. А староста рвётся ехать в село — сообщить в комендатуру. Ясно?

— Выдумала она, — сказал Коля. — Слышала песню про Рогачёва и выдумала.

Василий Георгиевич внимательно посмотрел на Колю:

— Хорошо. Тогда донос неопасен, и я велю старосту отпустить.

Он повернулся и решительно направился к дому.

— Стойте! — крикнул Коля.

Василий Георгиевич обернулся:

— Ну?

— Не надо отпускать старосту.

— Почему? Она действительно дочь Рогачёва?

— Нет… Но…

Василий Георгиевич подошёл к Коле и сказал серьёзно:

— Коля, задерживая старосту, все мы рискуем жизнью. Если это действительно дочь Рогачёва — ну что ж, мы не побоимся. Но если нет — девочке ничего не грозит, а мы рискуем напрасно. Посмотри на меня и скажи правду.

Коля поднял глаза. Фельдшер стоял красный, взволнованный, усы у него топорщились, и такое честное было у него лицо, что Коля вдруг решился:

— Она правду говорила. Генерал Рогачёв — её отец.

Василий Георгиевич сразу стал очень деловит.

— Так, — сказал он. — Откуда это известно?

Коля рассказал про деда Ивана Игнатьевича, про человека, который пришёл в лесной дом, — словом, всё, что он знал сам. Фельдшер выслушал до конца, потом взял его за руку и молча повёл за собой.

Глава семнадцатая

Слышна артиллерия

Когда они вошли в избу, спор там несколько утих.

В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у неё были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле неё на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи.

Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блёклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошёл к Лене, пощупал пульс и потрогал голову.

— Вечером ещё банки поставьте, — сказал он Александре Петровне.

— Так что же, Василий Георгиевич, — жалобно сказал рыжий мужичок, — я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И всё в порядке, мы не в ответе.

Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой:

— Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали?

— Слыхали, — ответил старик. — С утра как начало ухать!

— И думаешь, артиллерия?

— Артиллерия, — уверенно сказал старик.

— Значит, близко.

— Мальчишка мой приехал, — заговорила вдруг востроносая старушонка. — Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста — прямо на Берлин.

Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли.

— Ой-ой-ой, — стонал он, — и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесёшь — плохо, а донесёшь — может, ещё хуже. — Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу.

Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок.

— Подожди, Афонькин, — сказал ласково старичок. — Может, ночью Красная Армия придёт, ты и вернуться не успеешь.

— Ой-ой-ой, — опять заскулил Афонькин, — братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донёс, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?… — Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадёжно махнул рукой: — Донесёте, дьяволы! — плачущим голосом сказал он.

Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону.

— Да уж как сказать, — пожал плечами лысый старик, — если к слову придётся…

— Хорошо, — решительно сказал рыжебородый, — держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю — сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла.

— Да ведь как сказать, — опять ухмыльнулся лысый, — за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть.

— А-а, — закричал рыжебородый, — убить хотите? Угрожаете? — Он весь дрожал, и бородка его тряслась. — Придут из комендатуры — покажут вам!