Большая книга ужасов – 56 (сборник) - Некрасов Евгений Львович - Страница 26

– А вдруг террористический акт? – предположил папа. – Дядя Саша как-никак оружие изобретал.

– Да ничего он уже не изобретал. Состарился сильно за последние годы, – неохотно сказал Пороховницын. – Ты, Сергей, не представляешь, какой он дурью маялся.

Царапнув меня по щеке звездочкой на погоне, он потянулся к папе и бестактно зашептал ему на ухо.

Я спросила:

– Может, мне выйти?

Папа удивился:

– Почему шепотом?

– Сиди, я уже все, – серьезно сказал мне Пороховницын. А папе ответил: – Не при детях же!

– При этих детях можно, а то, если шептаться, они еще хуже навыдумывают, – заметил папа.

– А вот наш знаменитый музей валенок, – невпопад сообщил Пороховницын.

Я подумала, что тайну мне сегодня не выдадут. Лейтенант будет молчать из уважения к дяде Саше, а папа – из уважения к лейтенанту.

– Может, он в историческом смысле интересовался? – спросил папа.

Пороховницын опять было полез шептать, но раздумал и, явно переступая через себя, ответил вслух:

– В том-то и дело, что он РЕЦЕПТЫ искал. Заглянем потом на чердак, у него там целая лаборатория: повыписывал из разных стран всяких снадобий, даже человеческую голову сушеную. На книжки, по-моему, всю свою Государственную премию грохнул: там есть редкие, семнадцатого века. Читал целыми днями и жаловался: «Темнят, недоговаривают, повторить невозможно!»

Ага, подумала я, рецепты! Может, он занимался самолечением? Знаем мы этих старичков-здоровячков, которые пьют мочу и спят в обнимку с любимой клизмой. Тогда ясно, отчего Пороховницын стыдится за полковника.

В мою догадку не вписывалась только сушеная голова. Что с ней делать – принимать перед обедом в толченом виде? На многое способен человек, чтобы догнать уходящее здоровье. Но заниматься людоедством?! Нет, это уж слишком.

Бродвей закончился. Тряская булыжная мостовая перешла в шоссе со свежим асфальтом, а старинные особнячки сменились коттеджами со спутниковыми тарелками на крышах. Редкие прохожие чин чинарем шли по тротуарам, и папа прибавил скорость. Промелькнул последний коттедж, и мы, как в стену, въехали в темноту. Папа включил дальний свет. Справа, под обрывом, горел, отражаясь в реке, зеленый огонек бакена, слева было поле и смутно темнеющий вдали лес.

– Алло, гараж! – спохватилась я. – Мы разве не в город едем?!

– Практически в город, – туманно подтвердил папа.

– А на самом деле?

– Еще километров семь осталось.

– Здесь была ничья земля, на случай если снаряд с полигона полетит не туда. А когда полигон закрыли, все земли перешли к городу, – объяснил Пороховницын. – Раньше у Александра Григорьевича был почтовый адрес – деревня Песчанка Нижнемеленского района, а теперь – Нижние Мели, улица Войтова, дом один, а дома два пока нет.

«Войтова» он произнес с нажимом, и до меня дошло, что это же дядя Саша. У нас другая фамилия – Михайловы.

Унылая фигурка провинциального родственника становилась все интереснее. Главное, сушеная человеческая голова. Зачем?

Глава III. Неаппетитные подробности ужина с лейтенантом

Пороховницын, подвязав на пояс кухонное полотенце, хлопотал у стола. Глянуть со стороны – вылитая диснеевская бегемотиха в балетной юбочке. Мы с папой не были допущены к хозяйству и дожидались на диване, когда лейтенант пригласит нас ужинать. Тут же положили спящего Дрюню. Он так и не выпустил клеточку с морским свином.

– Окорок домашний, копченный на ольховых веточках. Огурчики, редисочка – все свое, – с уморительной домовитостью хвалился Пороховницын. – Скатерку эту моя бабуся вышивала для Александра Григорьевича в знак благодарности. Я же после военного института попал на Кавказ. Трех месяцев не отслужил – бац, приказ: перевести в распоряжение начальника полигона полковника Войтова. Ребята мне говорят: «Что ж ты молчал, что у тебя такой родственник?» А я: «Какой родственник! В деревне жили через забор».

– Не поверили? – спросил папа.

– Да я бы и сам не поверил. На полигоне чем хорошо? Начальство далеко, Волга близко – курорт. Сюда такие зубры просились! Майоры с военным опытом, не то что я, лейтеха. Но у Александра Григорьевича были свои соображения: майор, он приедет и уедет, а я местный, я еще сюда вернусь жизнь доживать. Поэтому я тут буду разминировать до чистой земли, чтобы никто не сказал, что после моей работы на полигоне ходить опасно… А домик мой родной, вон он где стоял, – тыча пальцем в темное окно, добавил Пороховницын.

Я спросила:

– А теперь он куда делся?

– Снесли вместе с деревней. Раз прилетело с полигона облачко, накрыло стадо коров – и через минуту все стадо вверх копытами. После этого нас за неделю переселили в Нижние, а деревню пустили под бульдозер. Один Александр Григорьевич свой дом отстоял. Поставил вокруг солдат с автоматами и говорит: «Дом начальника полигона – военный объект».

– Я помню, как ломали. Старухи плачут, кто-то крыжовник выкапывает, чтобы в городе посадить, – вставил папа. – Антон, а что за газ убил коров? Тогда говорили, что на полигоне «химию» испытывают…

– Брехня, – отмахнулся лейтенант. – Испытывали, но давно, во время Первой мировой войны и потом в тридцатые годы. В том-то и беда. Тогда контроля никакого не было: привяжут десяток овец, шарахнут полсотни снарядов с боевыми газами, и готово, цели поражены на площади в квадратный километр. А какие снаряды разорвались, какие так в землю ушли, никто не считал. Сейчас они совсем ржавые. Бывает, откопаешь его, а он светится, как сито, – уже насквозь проржавел. На полигоне грибов прорва, так я своим запретил собирать. Может, они хорошие грибы, а может, отравленные, потому что растут на таком снарядике.

Пороховницын разложил на блюде тонко нарезанный окорок, украсил веточкой петрушки, отошел от стола и полюбовался. Картина получилась аппетитная, хоть фотографируй для поваренной книги: вышитая петухами скатерть, деревянные миски и ложки, салаты, пупырчатые малосольные огурцы с налипшими укропинками… И ползущая по всему великолепию гигантская тень таракана.

Сконфуженно крякнув, Пороховницын залез на стул и снял таракана с люстры.

– Никогда их не было в доме. Я перед вашим приездом все убрал, все вылизал – если бы хоть один попался на глаза…

Вид у лейтенанта был такой несчастный, что папа взял вину на себя:

– Это, наверное, мы из Москвы привезли, с чемоданами. Травишь их, травишь, а все равно через полгода опять заводятся.

– От соседей переходят, – авторитетно сказал Пороховницын. – А здесь лес кругом, здесь им неоткуда взяться.

Исчезнувший в лейтенантском кулаке прусак подпортил мне аппетит. Пороховницын ушел на кухню, и в мойку со звоном ударила вода. Смыл. Я глядела на окорок, заставляя себя воображать, как сейчас поддену тонкий ломтик вилкой, чуть попачкаю хреном… а в глазах стояла ползущая по столу усатая тень.

Вернулся Пороховницын с миской молодой картошки. Горячий пар поднимался винтом, только что положенный кусок масла скользил и таял. Я решила, что как-нибудь проглочу немножечко картошки. Ну, и окорока. Зажмурюсь и съем. Я волевой человек.

Завершающими номерами программы была водка для мужчин и дубовая кадочка. Пороховницын с торжественным видом поставил ее на середину стола, но крышку пока не снимал.

– Извольте кушать, – он театральным жестом отодвинул для меня стул. Не хватало только добавить: «Барышня».

На вкусные запахи проснулся Дрюня. Увидев огромного настоящего солдатика, дитя издало радостный вопль и кинулось ему на грудь. Задуманное Пороховницыным торжество скомкалось. Дрюнька сновал по лейтенанту, как муха по колонне Большого театра, выковыривая звездочки из погон.

– А вот полицейский тебя заберет! – пригрозила я.

– Фиг-два полицейский! Лейтенант инженерных войск! – ответило развитое дитя и сунуло в нос Пороховницыну клеточку со свином: – Морской!

– Военно-морской, – веско уточнил Пороховницын. – Узнаю по выправке: настоящий боевой пловец!