Черное воскресенье (др. перевод) - Харрис Томас - Страница 21

Возвращение Ландера оказалось для Маргарет нелегким испытанием. В его отсутствие она начала строить свою жизнь совершенно иначе, с совершенно иными людьми, и теперь ей пришлось на время отказаться от всего этого, чтобы взять Майкла домой. Вполне возможно, что она ушла бы от него еще в 1968 году, если бы он вернулся домой после своего последнего вылета во Вьетнам, но подать на развод, пока он был в плену, она не могла. Она хотела быть справедливой и честной, и мысль о том, чтобы бросить его, когда он так болен, была ей тягостна.

Первый месяц оказался совершенно невыносимым. Ландер был страшно нервозен, и таблетки не всегда помогали. Он не терпел запертых дверей даже по ночам и бродил по дому после полуночи, проверяя, все ли они открыты. Он по двадцать раз на дню подходил к холодильнику, чтобы убедиться, что он набит едой. Дети были с ним милы, но разговаривали о людях, которых он не знал, и он не мог принять участия в беседе.

Майкл быстро набирался сил и стал поговаривать о том, чтобы вернуться в строй. Запись, сделанная в истории его болезни в госпитале ВМФ свидетельствует, что он за два месяца поправился на десять килограммов.

Запись в протоколе Военно-юридического управления ВМФ свидетельствует, что Ландер двадцать четвертого мая был вызван на закрытое слушание его дела по обвинению в сотрудничестве с врагом. Иск вчинен полковником Ральфом Де Джонгом.

В расшифровке магнитозаписи слушаний говорится, что Экспонат номер 7, пропагандистский северовьетнамский фильм (часть пленки), был продемонстрирован участникам и что немедленно после просмотра заседание было прервано на пятнадцать минут по просьбе подзащитного. Затем заслушивались показания истца и подзащитного.

В расшифровке магнитозаписи отмечено, что в двух случаях обвиняемый употребил слово «мама», обращаясь к комиссии, проводившей слушания. Значительно позже, когда эта расшифровка попала в руки другой высокой и тщательно подобранной комиссии, эту запись сочли просто результатом типографской ошибки.

Поскольку послужной список обвиняемого до захвата в плен был более чем безупречным, а также принимая во внимание награду за попытку спасти экипаж сбитого самолета, каковая и привела к пленению, офицеры — члены комиссии — были склонны проявить снисходительность.

Заявление, подписанное полковником Де Джонгом, приложено к расшифровке. В нем говорится, что в связи с ясно выраженным стремлением министерства обороны избежать приносящего лишь вред обнародования сведений о недостойном поведении военнопленных он готов отозвать свой иск «ради блага ВМФ», если Ландер подаст в отставку.

Альтернативой отставке был бы военный трибунал. Ландер подумал, что второго просмотра фильма он не выдержит.

Копия его заявления с просьбой об отставке приложена к делу. Когда Ландер покидал зал заседаний, все внутри у него словно закоченело. Ему казалось, какой-то важный орган его тела отсечен напрочь. Придется рассказать Маргарет. И хотя она никогда не упоминала о фильме, она все равно узнает, почему он подал в отставку. Он бесцельно бродил по улицам Вашингтона, совершенно один. Весеннее солнце заливало город и одинокую фигуру человека в блестящей форме, которую он уже никогда больше не сможет надеть.

В голове без конца прокручивался и прокручивался проклятый фильм. Каждая деталь запомнилась предельно четко. Только вот вместо лагерной робы ему виделись короткие, до колен, штанишки. Он опустился на скамью у Эллипса. До Арлингтонского моста было рукой подать. А там — река. Интересно, служащий похоронного бюро сложит ему руки на груди? Интересно, можно ли оставить записку с просьбой, чтобы здоровую руку положили сверху? А записка — она ведь может размокнуть в кармане. Ландер сидел, уставившись на монумент Вашингтона, совсем его не видя. Впрочем, нет, он видел его, но зрением самоубийцы, словно сквозь темный туннель. Монумент виделся ему в ярком круге света, точно вертикаль в сетке оптического прицела. И тут в поле зрения появился посторонний предмет, плавно двигавшийся позади сетки и выше вертикали.

Это был серебряный воздушный корабль его детства, дирижабль фирмы «Олдрич». Позади неподвижной вершины монумента дирижабль медленно, словно дельфин, плыл против ветра. Вот он начал разворачиваться, и Ландер обеими руками ухватился за поручень скамьи, словно за штурвал высоты. Воздушный корабль разворачивался все быстрее, теперь он шел к ветру правым бортом, и двигатели его жужжали прямо над Ландером. Видно было, что его слегка сносит влево. И уже не парашютики с шоколадками — сама Надежда слетала к Ландеру с голубого весеннего неба.

Фирма «Олдрич» приняла Майкла Ландера с распростертыми объятиями. Если руководство компании и знало, что целых девяносто восемь секунд все телестанции страны демонстрировали кадры с предательским заявлением Ландера, они и виду не подали, что хотя бы слышали об этом. Они убедились, что пилота, равного ему, найти практически невозможно, и это для них было самое главное.

Полночи перед проверочным полетом Майкла трясло. Маргарет совсем не была уверена, что все обойдется, когда они ехали на аэродром — всего пять миль от дома. Но волновалась она зря: Майкл совершенно преобразился, еще только подходя к дирижаблю. Прежние ощущения завладели им целиком, и теперь ум его был свободен и руки тверды.

Возвращение к полетам оказалось для Майкла наилучшим терапевтическим средством, но лишь отчасти. Мозг его сейчас был устроен как цеп, состоящий из ручки и била: по мере того как Ландер обретал уверенность в себе, половина его мозга, окрепшая благодаря этой уверенности, лишь увеличивала ударную силу второй половины. Осенью и зимой 1973 года унижения, пережитые в Ханое и Вашингтоне, казались ему еще страшнее, чем раньше. Контраст между представлением о самом себе и тем, как с ним обошлись, все разрастался, сознание незаслуженной несправедливости ранило его все острее и острее.

Ночью, во тьме, уверенность покидала Майкла. Он покрывался потом, его мучили кошмары, и он по-прежнему оставался импотентом. Именно по ночам мальчик-ненавистник, вскормленный его страданиями, нашептывал взрослому мужчине:

— Чем еще ты заплатил за все это? Чем еще? Маргарет мечется во сне, ты разве не видишь? Как ты думаешь, она тут без тебя не ходила на сторону потихоньку?

— Нет!

— Ну и дурак. А ты бы спросил у нее самой.

— В этом нет надобности.

— Эх ты, импотент несчастный!

— Заткнись.

— Пока ты нервы рвал там, в лагере, она уж тут позанималась верховой ездой, будь уверен.

— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет!

— Слабо спросить?

И однажды холодным вечером, в самом конце октября, он ее спросил. Глаза Маргарет наполнились слезами, и она вышла из комнаты. Виновата? Или нет?

Мысль о том, что жена была ему неверна, преследовала его постоянно, словно наваждение. Он спросил у фармацевта в их аптеке, регулярно ли возобновлялись ее рецепты на противозачаточные средства за последние два года, и получил в ответ: «Это вас не касается». Лежа рядом с Маргарет после новой неудачной попытки, он мучился, с графической четкостью представляя, как она ведет себя в постели с другими мужчинами. Иногда эти мужчины принимали облик Бадди Ивза и Аткинса-младшего: один возлежал на Маргарет, другой ждал своей очереди.

Он приучил себя избегать ее, когда гнев и подозрительность овладевали им, и проводил вечерние часы в гараже-мастерской. В другие вечера он сидел с ней рядом, пытаясь вести разговор о малозначительных вещах или расспрашивал ее о том, как прошел день и что делается у девочек в школе.

Маргарет обманывалась на его счет. Из-за того, что Майкл так быстро окреп физически и так успешно работал, она решила, что он практически здоров. Она уверяла его, что он скоро избавится от импотенции. Рассказала ему, что советник из Военно-морского ведомства приходил к ней и беседовал с ней об этом перед возвращением Майкла на родину. Она часто повторяла слово «импотенция».