Черное воскресенье (др. перевод) - Харрис Томас - Страница 15

Рано или поздно ему все равно пришлось бы это сказать. И дело было не только в том, что он не доверял этой женщине. Даже выговорить это было трудно — все равно что откровенничать на сеансе у психоаналитика. Ну да ладно.

— Я хочу взорвать примерно шестьсот килограммов пластиковой взрывчатки во время матча на Суперкубок.

Она взглянула на него так, как будто он с душевной болью признался в половом извращении, доставляющем ей особое наслаждение. Спокойное, дружеское сочувствие, сдержанное волнение. Добро пожаловать — приехали.

— И у вас нет взрывчатки, правда, Майкл?

— Да. — И спросил, глядя в сторону: — Можете достать?

— Это очень много. И от многого зависит.

Он так резко повернулся к ней, что с волос полетели брызги.

— Я не желаю этого слышать! Мне вовсе не это нужно от вас услышать! Давайте начистоту.

— Если я смогу убедиться, что вы способны это сделать, если я сумею убедить своего начальника, что вы способны это сделать и действительно сделаете, вот тогда — да, я могу достать взрывчатку. Я достану взрывчатку.

— Тогда — порядок. Это по-честному.

— Но мне надо самой все увидеть. Я хочу поехать с вами к вам домой.

— Почему бы и нет?

Они не сразу поехали к Ландеру домой. По графику у него был ночной рекламный полет, и он взял с собой Далию. Пассажир в ночном рекламном рейсе — дело не совсем обычное, так как почти все кресла из гондолы убираются: нужно освободить место для бортового компьютера, управляющего восемью тысячами светоэлементов на боках дирижабля. Но если потесниться, места в гондоле хватало. Фарли, второй пилот, уговорил же всех поступиться удобствами, пригласив на два предыдущих рейса свою подружку из Флориды. Так что теперь он и пикнуть не посмеет, уступит свое место без звука. Оба они — и Фарли, и оператор компьютера — плотоядно облизнулись, когда Ландер усадил Далию в кресло, а потом развлекались, устраивая непристойную пантомиму у них за спиной, в дальнем конце гондолы.

Манхэттен сиял в ночи, словно огромный алмазный корабль, когда они летели над ним на высоте восьмисот метров. Затем они стали снижаться, подлетая к сверкающему венку огней стадиона Ши, где в этот вечер играла бейсбольная команда «Метс». Бока дирижабля превратились в огромные рекламные табло, буквы бежали сверху вниз. «Нам не должно забывать ветеранов нанимать» — это был первый текст. «Сигареты „Уинстон“ вкус имеют…» Здесь текст вдруг прервался, и оператор, чертыхаясь, принялся распутывать перфоленту.

Потом Ландер и Далия смотрели, как в Лейкхерсте ночная бригада механиков в ярком свете прожекторов швартует дирижабль на ночь. И пока рабочие в комбинезонах выносили компьютер и ставили на место сиденья, Ландер и Далия с особым вниманием осмотрели гондолу снаружи.

Ландер показал Далии прочный стальной поручень, идущий снизу по всему периметру кабины. Потом он подвел ее к хвосту гондолы, и они посмотрели, как снимают турбогенератор, питающий светоэлементы рекламного табло. Генератор — массивное, обтекаемой формы, устройство — напоминает очертаниями большеголового речного окуня. Он крепится к днищу гондолы тремя узлами. Надежные крепления могут очень пригодиться.

Тут к ним подошел Фарли с блокнотом в руке.

— Эй, ребята, вы что, тут решили ночку провести?

Далия ответила ему с безмятежной улыбкой:

— Но это все так увлекательно!

— Еще бы! — Уходя, он усмехнулся и подмигнул им обоим.

У Далии горели щеки и блестели глаза, когда они ехали домой с аэродрома.

Дома она с самого начала дала понять, что не ждет от Ландера никаких авансов. Однако она постаралась не дать ему повода заподозрить, что испытывает к нему отвращение. Всем своим поведением она как бы говорила: вот мое тело. Я привезла его сюда, потому что оно может нам пригодиться, только и всего. Но в ее отношении к нему было что-то такое, что невозможно передать ни на одном европейском языке, и это «что-то» очень тонко и ясно говорило о ее чисто физической покорности мужчине. И еще — она была с ним очень, очень нежна.

Там же, где речь шла о деле, она была совсем другой. Ландер очень быстро понял, что, несмотря на несомненное его превосходство в технических вопросах, она ничего не примет на веру. Пришлось объяснять ей план до мельчайших деталей, раскрывая по ходу дела смысл технических терминов. Если она не соглашалась с ним, ее возражения обычно касались отношений с людьми, и он обнаружил, что она прекрасно разбирается в людях и хорошо знает, как ведет себя испуганный человек в минуту опасности. Даже в тех случаях, когда настойчиво возражала ему, Далия никогда не подчеркивала свое несогласие ни жестом, ни мимикой. На лице ее в таких случаях не было ничего, кроме сосредоточенности.

Когда все технические проблемы разрешились, хотя бы в теории, Далия поняла, что главная угроза плану состояла в психической неустойчивости самого Ландера. Он был словно прекрасно отлаженная машина, которой управляет ребенок, одержимый манией убийства. И она решила стать стабилизирующим фактором в его жизни, его опорой. Здесь она уже не могла жить только умом, здесь надо было подключить и чувства.

Шли дни, и постепенно он стал рассказывать ей о себе, только что-нибудь совсем незначительное, не причинявшее ему боли. Иногда по вечерам, когда был чуточку пьян, он без конца жаловался ей на несправедливость военно-морского ведомства и до того ей надоедал, что она уходила после полуночи к себе в комнату, а он так и оставался сидеть перед телевизором, посылая проклятия в экран. Но однажды ночью, когда она сидела на краешке его кровати, он рассказал ей что-то совсем иное, и рассказывал так, словно вручал ей драгоценный дар. Он поведал Далии о том, как впервые в жизни увидел дирижабль.

Он был восьмилетним мальчишкой с вечно разбитыми коленками и стоял на вытоптанной игровой площадке у сельской школы, когда вдруг, взглянув вверх, увидел воздушный корабль. Серебряный гигант развернулся поперек ветра и поплыл над школьным двором, а за ним в воздухе разворачивался шлейф крохотных белых точек, плавно опускавшихся вниз. Это спускались парашютики с шоколадными батончиками «Бэби Рут». Бросившись бежать вслед кораблю, Майкл некоторое время мог оставаться в его тени, ползущей через школьный двор. Другие ребятишки тоже бежали вместе с ним, шумя и толкаясь, в надежде поймать батончики. Они добежали до пашни за игровой площадкой, и огромная тень, теперь уже не гладкая, а волнистая на вспаханной земле, уплыла прочь. Майкл, в своих коротких штанишках, выбежал на поле и упал, ободрав о комья засохшие было ссадины на коленках. Поднявшись на ноги, он стоял и смотрел вслед дирижаблю, пока тот не скрылся из глаз; струйки крови стекали с колен в ботинки, в кулаке был зажат батончик с парашютом.

Майкл говорил словно в забытьи, и Далия, заслушавшись, прилегла на кровать рядом с ним. И когда он погрузился в ее объятия, глаза его были полны детского удивления, а восхитительный свет того давнего дня все еще играл на его лице.

С той ночи он перестал стесняться. Ведь она узнала о его ужасающем замысле и отнеслась к нему как к своему собственному. И тело ее приняло его без иссушающей требовательности, но с бесконечной щедрой добротой. Она не видела его уродства. Теперь он чувствовал, что ей можно сказать все, и он говорил и говорил о том, о чем раньше не мог сказать никому, даже Маргарет. Особенно Маргарет.

Далия выслушивала его излияния сочувственно, с глубочайшим интересом. Она никогда не выказывала ни малейшего признака отвращения или страха, хотя давно поняла, что он может быть опасен: когда он рассказывал ей о некоторых событиях своей жизни, он вполне мог вдруг перенести на нее гнев, который испытывал к тем, кто нанес ему незаживающие раны. Далии было необходимо узнать Ландера как можно лучше, и она изучила его очень хорошо, лучше, чем кто бы то ни было, лучше даже, чем высокая комиссия, расследовавшая его последнюю чудовищную акцию. Следователям пришлось основываться только на бесчисленных документах и фотографиях, Далия же знала все из первых уст.