Число зверя (сборник) - Баширов Андрей Львович - Страница 16

— Нет, мы не возражаем, пусть сидят, — важно разрешил Абдур Рахим.

Ананий Ананиевич начал с того, что лично он, как это хорошо известно моджахедам, давно и упорно работает над освобождением советских пленных и рад возможности вновь проводить переговоры в Исламабаде, на этот раз вместе с уважаемым муфтием — депутат кивнул головой в сторону муфтия — и коллегой Ниязовым — депутат ткнул пальцем в дальний угол стола, где восседал мрачный узбек. Освобождение пленных, продолжил он, стало бы важной гуманитарной акцией, которая в корне изменила бы в России отношение к моджахедам. Он хорошо понимает их позиции в отношении того, что Советскому Союзу необходимо как можно скорее прекратить оказание помощи Наджибулле. Ведь американцы, как он слышал, свою помощь моджахедам уже заметно сократили. И с помощью Кабулу надо кончать немедленно, что откроет путь к свободе для всех пленных. В этом заключено главное требование моджахедов, и оно разумно! Но все же, все же! Может быть, что-то можно сделать для освобождения наших пленных уже сейчас?

Депутат перешел на страдания солдатских матерей и в жалостном тоне развивал эту тему добрых полчаса.

«Ты бы еще у него в ногах повалялся, — подумал Андрей Васильевич. — Этих волков соплями и слезами не проймешь, они только силу и свою выгоду понимают».

Абдур Рахим спокойно и снисходительно слушал стенания депутата и, когда тот закончил, заметил:

— Мы с вами разве спорим? Конечно, освобождение пленных — гуманитарный вопрос! Мы их не держим как заложников, вовсе нет! Просто у этого вопроса, как у медали, две стороны — есть матери ваши, а есть и наши — и их гораздо больше. По нашим сведениям, в ваших тюрьмах томятся сорок тысяч наших соотечественников и их надо освободить в первую очередь. Но, согласитесь, есть ведь и другое обстоятельство — помощь Москвы Наджибулле, из-за которой продолжают гибнуть и попадать в плен афганцы. Прекратите ее, и мы отдадим всех пленных. Разве это чрезмерная плата за жизнь ваших людей? А пока? Пока не только Москва, но и кое-кто еще, Узбекистан например, продолжает помогать Наджибулле. — Абдур Рахим искоса взглянул на Ниязова, который во время всех этих дебатов все более темнел лицом и мрачно посапывал.

— Позвольте-ка мне сказать! — внезапно вступил в разговор рассвирепевший узбек. — С чего вы взяли, что узбекское руководство самостоятельно поставляет оружие в Афганистан или кого-то там поддерживает? Это неправда, где факты? Потом — откуда вы взяли эту цифру сорок тысяч афганских пленных? Зачем они нам? Если же вы на своих словах настаиваете, то почему до сих пор их список нам не дали? Кроме того, хочу напомнить, что мы приехали сюда не политику обсуждать, а решать вопрос о пленных. Гуманитарный вопрос, как вы сами признаете! Пусть все имеют в виду, что мы не правительственная делегация, и нам никто не давал полномочий говорить с вами о ваших политических требованиях и претензиях к Советскому Союзу или решать судьбу Наджиба. — При этих словах Ниязов метнул яростный взгляд в сторону внезапно увядшего Анания Ананиевича. — Вот, я все сказал!

Абдур Рахим, не ожидавший такого отпора, тем более со стороны узбека, опешил на несколько мгновений, а затем скорчил злобную гримасу, оскалив белые, как у волка, зубы, набрал полную грудь воздуха и зашипел:

— В таком случае, раз вы считаете…

«Ну, держись, сейчас все сорвется, конец! — мелькнуло в голове у Андрея Васильевича. — Зачем же узбек так резко попер!»

— Прошу вашего внимания! — разнесся по залу зычный голос муфтия. — Нам, мусульманам, не подобает так разговаривать друг с другом. Вы, — обратился он к Абдур Рахиму, — дали нам слово, что позволите приехать сюда и говорить с вами о пленных. Так? Так! Мы с вниманием выслушали то, что вы сказали о Наджибулле. Как вы будете решать вопрос с ним — это ваше дело! Я хочу сказать о другом — разве эти молодые люди виноваты, что их послали на войну? Разве виноваты в этом их родители, которые приехали с нами и там, за дверьми, с волнением ждут исхода наших переговоров? Если вы хотите говорить о пленных, если ради этого вы согласились принять нас здесь, то давайте же говорить! От того, что мы скажем сегодня друг другу, зависит судьба живых людей — не забывайте об этом! И еще — надеюсь, вы помните, что наша встреча проходит не только с одобрения вашего и пакистанского руководства, но и влиятельных духовных лидеров, с которыми я неоднократно говорил на эту тему и которые обещали мне свою поддержку.

«Молодец, молодец муфтий, спас, кажется, ситуацию. Ему надо было поручить переговоры вести, а не этому…» — с облегчением перевел дух Андрей Васильевич.

Абдур Рахим помолчал некоторое время, видимо, давя в себе раздражение и злобу.

— Хорошо, — спокойно сказал он наконец. — Действительно, мы не станем ссориться с нашими узбекскими братьями. Мы готовы проявить великодушие и разрешить, как и обещали, встречу пленных с их отцами. Поступим следующим образом — пусть они сегодня весь день и завтра утром будут вместе. Они даже могут ночевать в одном номере. Завтра же, в полдень, состоится пресс-конференция, на которую мы пригласим иностранных журналистов. Если пленные к тому времени решат, что они хотят вернуться домой, они могут объявить об этом во всеуслышание, и мы их отпустим. Согласны?

Вечером в МИДе состоялся обед в честь делегации. Депутат Дронов, как и на переговорах, был помещен в центре стола, а Ниязов опять усажен с торца. Рассеянно попробовав того, сего, поковыряв вилкой кусок рыбы, Ниязов отодвинул тарелку в сторону, вытер губы салфеткой, сердито кинул ее на стол и обратился к сидевшему напротив Андрею Васильевичу.

— Я никак в себя не могу прийти от поведения этого деятеля, — мотнул он головой в сторону Анания Ананиевича, беседовавшего с умным видом с пакистанским министром, от имени которого был дан обед. — Почему он лезет не в свое дело? Кто ему позволил вести политические переговоры? А как он из себя самого главного здесь строит! Я ведь такой же депутат, как и он, ничуть не меньше! Меня на переговорах черт знает куда усадили, а он хоть бы слово сказал! Сейчас вот тоже… Мы, кстати, когда сюда летели, посадку в Ташкенте делали — я уж постарался, чтобы его там честь честью встретили. А он? Ну, пусть он у нас когда-нибудь еще появится! — Ниязов закипал все больше. — Как можно такому ишаку серьезное дело доверять?

— Да, вы правы, я от него тоже не в восторге, мягко говоря, — ответил Андрей Васильевич. — Нам, к сожалению, еще и не такое терпеть приходится. Я тут, знаете, не так давно сопровождал в Лахор на экскурсию одного депутата, известного борца за неукоснительную социальную справедливость. Показал ему Красный форт, объяснил, кто его построил, когда, что там есть, какая у него история и так далее. Вы ведь в Лахоре не бывали? Нет?

— Я был и форт видел, — сказал муфтий, с интересом прислушивавшийся к разговору между своими соседями по столу. — Он как раз напротив мечети Бадшахи, самой большой в Индостане. Потрясающее и великолепное сооружение.

— Конечно, — подхватил обрадованный Андрей Васильевич. — Я тому депутату так и рассказывал. Он же меня послушал, послушал, да и говорит: — «Это подумать страшно, сколько пролилось людского пота и слез, чтобы построить эдакую махину!» — Ну и понес дальше про народные страдания! Мне бы, дураку, промолчать, но зло меня взяло, я возьми да и ляпни: «Мне выделений желез трудового народа тоже жаль, но тогда на это дело иначе смотрели, ничего не попишешь! Будь в те времена в Индии социализм, то на этом месте, может быть, для низших каст Черемушки бы построили. А ведь этому самодуру Акбару, Моголу Великому, не прикажешь — взял да и отгрохал Красный форт, которым уже несколько столетий люди восхищаются». Ох, что тут было! Целую лекцию мне прочитали — как надо народ любить, за справедливость бороться, да еще и намекнули, что я, дипломат-дармоед, который здесь сидит и зря проедает народные денежки, лучше бы помалкивал в тряпочку.

— Да, — вздохнул муфтий. Повертев в руках четки, он задумчиво сказал: — Я, кстати, потомок Бабура, основателя династии Великих Моголов.