Все продается - Ридпат Майкл - Страница 5

Компания была создана двадцать лет назад Джорджем де Джонгом и первое время занималась управлением некоторыми известными благотворительными фондами. Восемь лет назад в компании появился Хамилтон, и «Де Джонг» стал привлекать зарубежных клиентов, особенно японских. С тех пор объем фондов, которыми управляла компания, постоянно возрастал и теперь достиг двух миллиардов фунтов стерлингов. Последние пять лет мистер де Джонг, которому сейчас было под семьдесят, появлялся в офисе лишь три раза в неделю по утрам. Он сохранил за собой полный контроль над компанией, которая приносила ему немалый доход. Фонды инвестировались в облигации в различных валютах, и управление этими операциями находилось целиком в руках Хамилтона. На него работали шесть человек, одним из которых был я.

Старшим из нас был Джефф Ричардз. У него за плечами был двадцатилетний опыт работы с инвестициями. Он должен был предугадывать предстоящие изменения обменных курсов и процентных ставок и соответствующим образом размещать ценные бумаги. Неизменно спокойный и вежливый. Джефф с его академическим подходом к анализу рынка обычно находил правильное решение. Ему помогал Роб Гринхалш; он отвечал также за управление недолларовыми облигациями. Роб, работавший в компании года два, был примерно моим ровесником. У нас был также «специалист по прогнозированию биржевой конъюнктуры» Гордон Херли. Он занимался анализом истории курсов ценных бумаг и на этой основе предсказывал будущие курсы. На первый взгляд такая работа была не многим надежнее гадания на кофейной гуще, но Гордон чаще угадывал, чем ошибался.

Я следил за долларовыми ценными бумагами, на долю которых приходилось больше половины наших фондов. Это была сфера интересов Хамилтона, в которой он и сам до сих пор работал очень активно. Предполагалось, что в будущем я передам часть своих функций Дебби. Пока что она, проработав в главном офисе даже меньше меня, большую часть времени уделяла документации и изредка оформляла более или менее безопасные сделки. У нас с Дебби была одна помощница, спокойная, но очень расторопная двадцатилетняя Карен.

Вот уже шесть месяцев я был частью этой команды, и мне она нравилась.

Шагая по Бишопсгейт, я наконец добрался до высокого здания с черными стеклами – «Колониал-банка». По мере того как таяло состояние этого банка, сокращалась и его потребность в помещениях, и теперь верхнюю часть здания занимали другие компании. «Де Джонг» располагался на предпоследнем, двадцатом, этаже. На лифте я поднялся на наш этаж и оказался в роскошной приемной. Здесь каждого посетителя должно было поразить обилие полированного красного дерева, дорогих книг в кожаных переплетах и гравюр восемнадцатого века, на которых были изображены древние торговые пути и чайные клиперы под всеми парусами. Приемная производила впечатление солидного, безупречного учреждения, напоминала о богатствах, завоеванных столетия назад финансистами имперской торговли. Здесь все говорило о том, что осторожные решения об инвестициях принимаются лишь после тщательнейшего взвешивания всех «за» и «против». На самом деле компании было всего двадцать лет от роду, а Хамилтон и его команда, укрывшись за дубовыми дверями, ежедневно рисковали деньгами своих клиентов.

Я прошел через эти дубовые двери и оказался в операционном помещении «Де Джонг энд компани». Оно было намного меньше операционных залов крупных инвестиционных банков или брокерских контор, где круглые сутки покупали и продавали ценные бумаги. «Де Джонг» был сравнительно небольшой инвестиционной компанией, в которой работали всего несколько сотрудников. Хотя по сравнению с другими инвестиционными фирмами мы были более активны, наша компания работала далеко не все двадцать четыре часа в сутки. Мы покупали и продавали облигации только тогда, когда, на наш взгляд, на рынке складывалась благоприятная ситуация.

Тем не менее, даже в относительно спокойные часы в нашем операционном помещении царила атмосфера скрытого напряжения, и это мне было по душе. Здесь определялась судьба двух миллиардов фунтов стерлингов. Сюда со всего света стекалась информация – по телефону, с экранов компьютеров или на бумаге. Эту информацию мы анализировали, взвешивали, сортировали и затем сводили воедино. Потом принимали решение: продать одни ценные бумаги, купить другие или просто ничего не предпринимать. Каждое решение приводило в движение миллионы фунтов стерлингов. Если решение было правильным, то наши клиенты становились на десятки и сотни тысяч фунтов богаче. Если же мы ошибались... Все мы очень серьезно воспринимали лежавшую на нас ответственность.

Две стены комнаты, выходившие на юго-запад и юго-восток, были сплошь из толстого стекла. С высоты двадцатого этажа было хорошо видно не только лондонский Сити, но и низкие холмы за Апминстером на востоке, иглу «Кристал-пэлас» на юге и высокие дома-башни Мидлсекса на западе. На двух других стенах не было ничего, кроме обязательных часов, показывающих время в Токио, Франкфурте, Лондоне и Нью-Йорке, и большой белой доски, на которой синим мелом были нацарапаны результаты сделки, совершенной месяцы назад.

В операционной комнате было восемь рабочих мест. Каждое оборудовано обычными атрибутами, необходимыми для перемещения денег по всему свету: экранами агентств «Рейтер» и «Телерейт», которые дают самую свежую информацию о курсах и рынках, сообщают все биржевые новости; персональным компьютером для анализа портфелей и истории изменения курсов; сложной системой телефонной связи с пультом примерно на десяток линий, которые обращали на себя внимание не звонком, а мигающей лампочкой; огромными корзинами для мусора, куда отправлялась большая часть бумаг из двухфутовой стопки, которые мы ежедневно получали по почте.

Один из столов, в те дни пустовавший, был больше других, чуть менее захламлен и стоял немного в стороне. Это был командный пункт, с которого Хамилтон руководил всеми нами и разрабатывал стратегию новых побед на рынке ценных бумаг. Достаточно близко, чтобы быть в курсе всех дел, достаточно далеко, чтобы контроль не казался слишком навязчивым.

Этим утром я появился на работе позже всех, в пять минут девятого, полагая, что имею на это полное право. Сегодня в операционной комнате было больше людей, чем вчера. Роб вернулся из отпуска, а Гордон – с семинара. Оба говорили по телефону, и Роб уже почти сорвался на крик; значит, его успели чем-то растревожить. Джефф сидел у своего компьютера в той же позе, что и вчера, словно не выходил.

– Доброе утро, – поздоровался я на ходу и услышал в ответ нечленораздельное мычание.

Я прошел к своему рабочему месту и нажал с десяток кнопок над столом и под ним. Тем временем со мной поздоровалась Дебби:

– Доброе утро, самодовольная рожа. Благодарю за вчерашнюю выпивку.

– Не издевайся, – сказал я. – Каждому хоть раз в жизни везет.

Я раскрыл портфель и высыпал на стол то, что собирался прочесть накануне вечером.

– Только не рассказывай, что тебе доставляет удовольствие читать такую дрянь, – сказала Дебби, показывая на желтую книжицу с эмблемой «Блумфилд Вайс». Она подошла к моему столу и взяла брошюру в руки. – «Недолговечность преходящего. Как со временем устаревает информация» доктора философии Джорджа Фейхтвангера. Многообещающее название. – Она раскрыла брошюру на странице, испещренной бесконечно длинными уравнениями вперемежку с заумными фразами. – Ладно, раз ты такой сообразительный, скажи, что значит вот это? – Дебби показала на особенно длинную цепочку греческих букв и арабских цифр.

– Это значит: «Доброе утро, Пол. Не принести ли тебе чашечку кофе?», – ответил я.

– А вот эта абракадабра переводится так: «Встань и налей кофе сам, ленивый сукин сын», – парировала Дебби, показывая на не менее сложное уравнение, стоявшее под первым. Потом она бросила брошюру на стол и направилась к кофеварке.

Дебби мне нравилась. Мы работали вместе всего два месяца, но даже за такое короткое время научились понимать друг друга. Она считала, что я слишком много внимания уделяю работе, я полагал, что она относится к своей работе слишком легкомысленно. Но она никогда не унывала. Дебби анализировала сравнительно небольшие взлеты и падения курсов на рынке ценных бумаг. Рядом с Дебби было невозможно воспринимать всерьез даже самого себя.