Риск - мое призвание (сборник) - Фиш Роберт - Страница 52

— Вы уходите? — спросила Вили.

Зиглинда промолчала.

— Уходим, — ответил Отто Руст.

Дверь открылась и опять закрылась. Спустя некоторое время мне в лицо плеснули холодной водой, я простонал, и голос Вили произнес:

— Я уже тогда поняла, что Ампаро ждет не вас, но понадеялась, что… Ладно, как ваша голова?

Она помогла мне сесть. Зеркало было далеко, и я не мог видеть своего лица. Но по тому, как заохала Вили, я понял, что вид у меня плачевный. Она приложила мне к лицу мокрое полотенце и помогла подняться на ноги.

— Закуришь? — предложила она и втолкнула мне промеж губ зажженную сигарету. Потом принесла высокий стакан, в котором было бренди. Чтобы поднести его ко рту, мне пришлось взять стакан обеими руками.

До двери я кое-как добрался с помощью Вили.

— Вы сможете идти? Может быть, вам лучше поспать здесь?

— Нет, — с трудом ворочая языком, выговорил я. И тут я вспомнил о карточке, которую мне дат Бронфенбреннер. Еще раз ни Зиглинды, ни Отто в Бонне мне не найти, поэтому я должен был ехать в Берлин. Пошатываясь, я пошел к выходу. Когда я спускался по лестнице. Вили стояла наверху и смотрела. Она ничего не сказала, и даже не попрощалась.

Я вышел на улицу и обошел дом. Было очень темно.

— Адольф? — шепотом окликнул я.

— Herr Драм? Что случилься там? Ви так долго биль…

— Мне нужно встретиться с вашим знакомым в Берлине.

— Она ушель?

— Да, ушла.

Мы снова вернулись на улицу и довольно быстро поймали такси. Всю дорогу Бронфенбреннер не проронил ни слова.

— Сожалею, — произнес он, когда мы подъехали к его дому.

— Угу, — буркнул я.

— Желаю удачи, Herr Драм.

Он ушел. На такси я доехал до Бад-Годесберга. В номере я налил себе хорошую порцию бренди и залпом выпил. Я с трудом держался на ногах, однако надо было что-то предпринимать. Что угодно! И я извлек на свет божий два своих чемодана и принялся укладывать вещи. Было около трех часов ночи. Я полез в карман, чтобы достать карточку, которую получил от Бронфенбреннера и которая могла стать следующим шагом к Пэтти. Я ухватился за нее, как утопающий хватается за соломинку, ведь кроме этой карточки у меня ничего не было.

Вместо карточки я выудил из кармана телеграмму. С раздражением разорвав конверт, я прочел: «Немедленно прекратите розыск. Сожалением сообщаю Саймон Коффин скончался прошлой ночью во сне. Бадди Лидс». Скомкав телеграмму, я швырнул ее на пол и подошел к окну. Я смотрел на утренний туман, клубами поднимавшийся от речной воды. Стоял точно такой же туман, когда я начинал работать по делу Фреда Сиверинга. Было это всего несколько дней назад, но на расстоянии в три тысячи миль отсюда. Мне показалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Я опять налил себе выпить и со стаканом в руке стал думать о Саймоне Коффине. Он был великим человеком. Может быть, самым великим из всех, кого я знал. «Насколько он был велик, — подумал я, — когда-нибудь рассудит история».

Однако я не мог одновременно ехать в Берлин и выполнить волю Саймона Коффина. Или мог? Я этого не знал. Я был до такой степени измотан, что не был способен мыслить логично. Посмотрев на стакан, я сказал вслух:

— За тебя, Саймон Коффин. За тебя и за твоих ангелов.

И опрокинул его.

Сбросив в чемоданы оставшуюся одежду, я подумал, что завтра должен вылететь в Берлин. Вернее, не завтра, а уже сегодня утром.

Постель оказалась на удивление мягкой, но сон не шел. Я закурил, налил еще бренди и решил, что посплю в самолете.

Подняв телеграмму, я расправил ее и стал размышлять о Саймоне Коффине.

Глава 11

Я был первым, не считая, конечно, врачей и самых близких друзей, кого допустили к Саймону Коффину после того, как он перенес инфаркт, уложивший его в постель, которая в итоге оказалась его смертным одром. У выходившего на залив Френчмен-Бэй дома, расположенного в Маунт-Дезерт Айленде, что в штате Мэн, круглые сутки околачивались политические прихлебатели, жаждавшие встречи со знаменитостью. Им вряд ли понравилось бы, что какой-то частный сыщик, хотя бы и с рекомендацией от общего знакомого-сенатора, был первым, кто миновал кордон врачей. Особенно учитывая тот факт, что до предвыборного съезда партии оставалось всего две недели.

Светлая нарядная комната располагалась в северо-восточном крыле дома. Из нее Саймону Коффину было видно, как солнце садилось в залив. Впечатление, которого стремился добиться художник по интерьерам, расставивший сверкавшие белизной кожаные кресла вперемешку с черными, выдержанными в модном функциональном стиле столами и шкафами, портилось присутствием кислородной камеры на колесиках, которая сейчас без дела стояла у стены напротив облицованного мрамором камина.

Кровать Коффина была придвинута прямо к застекленной двухстворчатой двери, выходившей во внутренний дворик. Задумано неплохо. «Интересно, — подумал я, — сделал он это намеренно, или просто любит солнечный свет». Сам Коффин расположился на кровати в полусидячем положении боком к полуденным лучам солнца. На фоне слепящего света вырисовывался лишь его профиль, тогда как он мог рассмотреть мое лицо до мельчайших деталей. Силуэт с нависшими бровями и острым, выдававшимся вперед подбородком проговорил:

— Входите, Драм, входите. Ставьте сюда стул и присаживайтесь.

Я сел, достал из кармана сигарету, сунул ее в рот и уже было поднял к ней зажженную спичку, как остановился, вспомнив о лежавшем в постели больном.

— Лучше не надо, — заметил Коффин и извиняющимся тоном, будто ему самому это казалось немыслимым, добавил:

— Я выкуривал по две пачки в день в течение почти шестидесяти лет, но сейчас одна-единственная сигарета может меня убить. А поэтому надо стараться избегать соблазна. Лично мне это не причиняет неудобств, но доктор Вудс очень нервничает.

Он усмехнулся, и я убрал сигарету. Вдруг он резко проговорил:

— Драм, как вы отнесетесь к тому, чтобы способствовать избранию следующего вице-президента Соединенных Штатов?

Я поскреб в затылке и безуспешно попытался различить в темном силуэте отдельные черты.

— То, что это предложение исходит от вас, скорее всего означает, что речь идет о Фреде Сиверинге, — предположил я. — Разве сенатор Хартселл не сказал вам, что я за них не голосую?

— Мне абсолютно безразлично, за кого вы голосуете, и голосуете ли вы вообще. Кроме того, Сиверингу еще предстоит быть выдвинутым партией на предвыборном съезде в Чикаго. Впрочем, с поддержкой, которую мы имеем, выдвижение Сиверинга почти предрешено. Видите ли, до того, как со мной случился инфаркт, работой по раскрутке партийной машины на поддержку Сиверинга занимался Бадди Лидс. С учетом работы Лидса в самой партии и моего возвращения в политику лишь только для того, чтобы заявить о поддержке кандидатуры Сиверинга… Вы, кажется, хотели что-то сказать?

— Может быть, это и не мое дело, но в течение сорока лет вы были независимым, мистер Коффин. Если мне скажут, что вы когда-либо поддерживали кого-то на выборах в Белый дом, это будет для меня большой новостью.

Силуэт поерзал, чтобы устроиться поудобнее, и поднял одно колено, образовав над ним нечто вроде тента.

— Я старый человек, — промолвил он глухо. — Драм, мне восемьдесят три года. После первого инфаркта выживают многие больные с коронарным тромбозом, однако большинство из них после этого долго не живут. В восемьдесят три… — темный силуэт руки поднялся и снова опустился.

— По чести говоря, я никогда не думал, что вернусь в политику, да у меня и не было для этого причины. Я жил так, как считал нужным. Драм, я заработал миллионы, играя на фондовой бирже. Я давал советы президентам страны только потому, что они их у меня просили, но вовсе не потому, что считал, будто у меня есть такие мысли, которыми стоит с ними поделиться.