Все горят в аду - Ридли Джон - Страница 4

Парис бродил туда-сюда, ища Белого Подонка. Из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. Комната, набитая книгами. Комната с бильярдным столом. Наконец в комнате с большим кожаным диваном и баром – только диван и бар, больше ничего – Парис обнаружил Белого Подонка.

Без преамбул:

– Выпить хочешь?

– Да. Конечно.

Белый Подонок выгреб из бара две бутылки "Дьюарз" – Парису и себе. Он выгреб их так, как будто это были две бутылки пива.

Парис открутил крышку и хлебнул "Дьюарз".

Белый Подонок сделал хороший большой глоток. Для него это и было пиво.

Парис:

– Ты удивился, что я не знаю, кто ты такой, а должен знать.

– Да, должен.

– И кто ты такой?

Белый Подонок еще раз изумленно посмотрел на Париса. Он посмотрел на него чуть ли не с благодарностью, как будто ощущение анонимности было приятно и неожиданно – как первый поцелуй.

Он двинулся к двойным дверям, остановился, снова посмотрел на Париса и еще раз сухо осклабился. Замешательство, драматическая пауза, означавшая: "Готов?"

Парис кивком ответил на немой вопрос.

Белый Подонок распахнул двери.

По всей комнате – вдоль четырех стен, от пола до потолка, на полках и в шкафах, каждый дюйм пространства был занят, забит, завален и загроможден статуэтками, наградами, значками, дипломами, призами... Золотые диски, платиновые диски, мульти-платиновые диски, "Грэмми", разнообразные музыкальные награды США... Наград было столько, что они уже утратили всякий смысл, и их не вешали бережно на стену и не расставляли с видимостью порядка на полке, а просто раскидывали по углам. Даже не клали. Их бросали – причем бросали крайне небрежно.

Парис подошел к одному вставленному в рамку аттестату мультимиллионных продаж, который был, по всей видимости, получен в самом начале и удостоился почетного места на стене.

Надпись гласила: "Воля инстинкта".

– Ты в этой группе играешь?

– Я лидер-вокалист.

Парис смотрел на него безучастно.

– Ян Джерман.

Еще безучастней.

– Ты что, никогда меня по MTV не видел?

– Не знаю. Может, и видел. Эти белые волосатики для меня все на одно лицо. Да и вообще вся эта контркультура уже протухла. Только не обижайся.

Надменно:

– А ты сам-то чего слушаешь, рэп, наверное?

Так же надменно:

– Нет, я не слушаю рэп. Почему если негр, то сразу рэп?

Парис вышел в другую комнату, с диваном и баром, сделав на ходу несколько глотков "Дьюарз".

– Если ты такая понтовая рок-звезда, почему ползаешь по Голливуду в три часа утра? – наседал Парис.

– Я на тусовке был. Ну, развезло слегка. – Ян стоял за баром. Он открыл еще бутылку. – У меня сегодня день рождения.

– Поздравляю.

– С чем тут поздравлять? Мне ж двадцать пять стукнуло.

– И что?

– Что?

– Да, что? Тебе двадцать пять. Что с того?

Ян нашел простодушие Париса крайне занимательным – так прикованный к письменному столу ученый нашел бы человека, не умеющего считать, "ужасно забавным".

– Видишь ли, в двадцать пять ты ближе к пятидесяти, чем ко дню своего появления на свет.

Парис, никогда не уделявший излишнего внимания этой проблеме, пожал плечами.

– Ближе к пятидесяти. – Ян подчеркивал слова так, как будто ударение на нужном слоге сделает его мысль доступнее. – Дело к пятидесяти.

– Точно. Ты уже почти пенсионер. Не обменять ли тебе свои апартаменты на угол в приюте?

Парис пытался язвить, но Ян был непреклонен.

– Не в приюте. Где-нибудь еще.

– Где?

– В каком-нибудь приятном местечке.

– В Вегасе?

– Слыхал про такого малого – Юкио Мисиму[4]? – Парис явно не слыхал, так что Ян не стал ждать ответа. – Японский писатель. «Золотой храм», «Море изобилия». Почитай как-нибудь. Ты много читаешь? – Парис явно читал немного, так что Ян не стал ждать ответа. – Так вот Мисима, понимаешь, – он считал, проблема этого мира в том, что люди позволяют себе стариться, дряхлеть и превращаться в хлам. Он считал, что было бы круто вернуться в Древнюю Грецию, потому что там все умирали в самом соку, врубаешься?

Парис что-то понимал, но точно не знал, что именно.

– Умереть молодым, остаться красивым. Типа того?

Ян отставил "Дьюарз" – отпил немного, потом отставил – и подошел к катана, висевшему на стене.

Парис не знал, что это катана. Парис знал только, что это такой вроде бы японский меч, как в школе самообороны, в которой он одно время занимался, рассчитывая стать новым Джетом Ли[5]. Джет Ли, судя по всему, тренировался как проклятый, потому что Парис ходил на занятия по два раза в неделю в течение почти полутора месяцев, и все впустую.

Ян снял катана со стены, достал из лакированных ножен. Клинок из закаленной стали с золотым гальваническим покрытием, рукоятка оплетена сложным кроваво-красным орнаментом. Красивое орудие смерти.

Свет упал на зеркально отполированный клинок и отразился с почти ослепляющей яркостью. Медленно, грациозно Ян вступил в бой с пустым пространством.

– У него философия была, у Мисимы, – вещал Ян, строгая воображаемого неприятеля. – Искусство и Действие. Завершению великого произведения искусства должно сопутствовать грандиозное физическое действие. И оба финала навеки сливаются в ритуальном самоубийстве. Смерть в самый великий момент. Сперва обретаешь бессмертие, потом умираешь.

– Типа, написал великую песню и кишки наружу?

Ян разочарованно покачал головой. Невежество Париса убивало его.

Катана был помещен в ножны и повешен на стену. Ян:

– Все не так просто, понял? Смерть это тебе не... Нужно победить, нужно остаться в памяти: Мэрилин и Джимми Дин. Жить умеет любой мудак. Умирают как надо только легенды.

– Так вот чего ты надумал? Тебе стукнуло двадцать пять, и ты решил с триумфом откинуться?

Ян в ответ снова схватился за бутылку "Дьюарз". Парис сделал глоток, не желая отставать от Яна.

– Ну, я, в общем, слышал, что альтернативный рок – говно, но умирать-то зачем?

Ян указал на что-то подбородком. Там, на столе, в противоположном углу комнаты, лежал плеер. Маленький, с сигаретную пачку. Может, чуть больше. С наушниками.

Парис посмотрел на плеер, потом – на Яна, который снова мотнул подбородком, после чего пересек комнату. Нацепил наушники. Нажал пальцем на кнопку – пуск.

Музыка.

Парис прислушался.

Через некоторое время сторона закончилась. Плеер выключился.

Парис снял наушники. Слово, обращенное к Яну, единственное слово, выражавшее то, что Парис услышал, – исчерпывающе и элементарно – "Bay".

– Bay, – повторил он.

– Я это сам записал.

– Со своей группой?

– Нет. У меня дома студия. Я все в одиночку сделал.

– Это... Это же... – Известные Парису прилагательные ничего выразить не могли, были беспомощны и неадекватны. – Bay.

– Моя последняя воля и завещание. Забудь про альтернативный рок, грандж и всю эту новомодную хрень. На этой кассете записано нечто чистое и уникальное. Это то, что надо. Самая священная магия. Самое выдающееся творение. То, что я завещаю этому поганому миру. Остается совершить действие. Высшая эволюция, приятель. Перебираюсь на другой уровень.

Ян наставлял почище Далай-Ламы.

– Смерть есть жизнь, – наставлял он. – Чем грандиозней я умру, тем мощнее будет моя жизнь, а я намерен угореть по полной программе. Ты уже осознал, на что я способен?

Парис кивнул:

– Да, да. Понятно. Ты избалованный белый жлоб, который швыряет по сотне за буррито, считает себя вторым Джеймсом Дином и хочет угробить себя, потому что ему стукнуло двадцать пять и никто не спел "С днем рождения" достаточно громко.

Ян воспринял сказанное так, будто его внятно и смачно послали в жопу. Или влепили затрещину. Он двинулся на Париса, и тут Парис понял, что поучать пьяного рокера не лучшая затея, потому что пьяные рокеры непредсказуемы. Иногда они крушат номера гостиниц. Иногда они бьют своих девок-супермоделей. Иногда они пишут новую песню, которая расходится двухмиллионным тиражом, но в основном либо первое, либо второе. Парис осознал, однако, свою ошибку уже по окончании тирады, и это оказалось бесполезным, как дырявый презерватив.