Все горят в аду - Ридли Джон - Страница 27

– У меня нет денег, – тихо сказал Парис.

– Что, простите?

– У меня нет денег, – повторил Парис, на этот раз громче, чтобы Вик услышал.

– У вас нет денег? Как это, у вас нет денег?

Парис вспомнил, как, сматываясь из Лос-Анджелеса, засовывал в рюкзак вместе с кассетой одежду.

– Я уезжал в спешке. У меня при себе ничего нет.

– А кредитная карта? А чек?

– У меня нет...

– Денег у него, понимаешь, нету. Ага. Сказал тоже. Залил мой бензин, нажрался, а потом очухался – бабок у него нет.

– Я очень спешил. Я думал...

Что Парис думал, Вика не интересовало даже в самых общих чертах.

– У тебя чего в голове? Достали меня – прикатят, загрузятся, а потом дурака валять начинают.

– Я не валяю дурака.

– Не валяешь дурака, тогда плати. – Вик сжал кулаки. Раздался хруст костяшек – будто пистолет зарядили. – И чем быстрей, тем лучше.

Опущенное "а иначе" произносить и не требовалось.

Парис даже смутно, а тем более отчетливо, не мог припомнить знакомых, которые запрыгали бы от счастья, предложи им дать кому-то взаймы. Нависший над Парисом взгляд Вика вовсе не помогал нащупывать какие-либо пути выхода из тупика.

– Я не... Мне тут не у кого денег взять.

Вик ничего на это не ответил. Вик запустил руку под прилавок, а когда вытащил, в ней была бейсбольная бита. Щербатая, потертая бита. С какими-то красными пятнами. Видно, хорошо уже послужила. Очень хорошо.

Время пришло. Парис сделал было попытку уладить дела самостоятельно. Но дубина, нетерпеливо заворочавшаяся в руках Вика, доходчиво разъяснила Парису, что происходит. Пора звонить.

Под предельно бдительным, негодующим, увесистым, как деревянный дрын, взглядом Вика Парис дошел до телефона, взял трубку и набрал десятизначный номер, начинающийся с междугородного кода 714.

Где-то в Ирвайне зазвонил телефон. Трубку взял мужчина.

– Алло? – сказал он.

С заднего плана, с другого конца провода, из города, расположенного в часе езды, до притихшего Париса донесся глухой шум бейсбольного матча по телевизору. До него донесся также стрекот газонокосилки – соседи подстригали траву. Звуки пригородов. Они были мучительны – эти мелкие свербящие напоминания о местах, которые Парис хотел забыть раз и навсегда. Звать к телефону отца было тоже мучительно, потому что сейчас – не в пример другим случаям, когда он взывал к папе о помощи, – сейчас он никакой помощи не хотел; на этот раз он осознавал, до чего докатился. Больнее Парису будет только в том случае, если Вик начнет долбить ему по голове своей деревяшкой.

– Привет, – проговорил Парис в трубку. Секунду спустя:

– Ну, – это все, что папа имел сказать в ответ. Потом наступила долгая пауза. Сплошной бейсбол. И газонокосилка.

– Что происходит? – спросил Парис.

– Ничего особенного, – ответил отец Париса. – Жара стоит.

– Да. Это точно.

– Она еще постоит, жара-то.

– Сейчас сезон такой, понимаешь? Жара еще долго не спадет.

Они были как двое незнакомых людей, дамы без кавалеров, неуклюже танцующие в паре – за неимением партнеров, а если найдется, с кем еще потанцевать, они сейчас же разойдутся.

Отец Париса:

– Знаешь, так смешно, я читал, что в прошлом году, когда случился этот эффект "Эль Ниньо", температура была – по-моему, писали, она была что-то на два градуса ниже средней. А теперь, это по-мооооо-ооооооооо...

Парису показалось, что отец распылился там на мелкие брызги. Тоскливые подробности, потоки неинтересной и ненужной информации вместо нормального диалога. В любой другой раз Парис перетерпел бы и это, он умел терпеть. В любой другой раз. Но сейчас у него времени не было. Пора подносить прошение.

– Пап, мне нужны деньги, – выпалил Парис. Говорить иначе Парис, цепеневший и горячившийся одновременно, был не способен. И он повторил, чтоб уж наверняка: – Мне нужны деньги, пап, – даже не думая, что говорит.

Думал же он вот о чем: если удастся выпутаться из этой заварухи, то ничего подобного с ним больше никогда не произойдет. Туда, где он сейчас оказался, его завела привычка срезать углы, а с этих пор он будет надрываться до седьмого пота, или как там еще говорится насчет тяжелой работы. Мораль такова: отныне и впредь его ждет долгий, тяжкий, изнурительный путь по целине. Это, все это: тебя травят и терроризируют наемные голливудские киллеры, на тебя пялится, точно кот на воробышка, какой-то жлоб из полупустыни, – все это было как звонок будильника. Громкий и резкий, да, конечно, – но если ты проспал всю жизнь, то тебе и нужен такой звонок будильника, который...

Реплика отца не дала окрепнуть очередной мысли Париса.

– Что... Как-как?..

– Мы с мамой подумали...

– Что...

– Так больше не может продолжаться, Парис. Так бо...

– Что ты сказал?

– Нет смысла в таком... Я сказал "нет".

Нет?

– Мы не... Так не может больше продолжаться.

Он сказал "нет"?

– Каждый раз... У тебя все не слава богу, сынок. Мы не можем больше чуть что посылать тебе деньги на разные пустяки.

Тут Парис чуть не расхохотался. В самом деле. Все прежние ситуации, все прежние проблемы, с которыми он обращался к родителям – деньги на покрытие его счетов, чек, чтобы заплатить за телефон, – без этого всего Парис мог бы и обойтись. Но сейчас, единственный раз, когда он действительно, действительно нуждался в их помощи, последний раз, когда он в ней нуждался, мама с папой дали ему отлуп, как какому-нибудь придурковатому нищему с лос-анджелесских обочин.

– Учись выпутываться сам, сынок. Воспринимай это как урок, а не как наказание. Мы хотим преподать тебе урок, вот и все.

Парис посмотрел на Вика. Вик посмотрел на Париса. В жилистой руке Вика заворочалась бейсбольная бита. Вик был готов преподать Парису все уроки, какие надо.

– Нам уже давно следовало это сделать. Пройдет время, и ты поймешь.

Что произошло? Может быть, воздух превратился в липкую массу, поднимающуюся в жаркие дни с улиц Лос-Анджелеса? Похоже на то, решил Парис. А чем еще можно объяснить, что так тяжело дышать? Какое еще есть объяснение тому, что каждую мысль приходится как будто вытягивать из патоки?

– Папа, мне нужна помощь.

– Нужно учиться помогать себе самому.

– Ты не понимаешь...

– Вот ты так говоришь, а я ведь тоже молодым был.

– Я попал в беду.

– Тебе станут нипочем все беды, если ты поверишь в себя. – Отец Париса говорил так, словно только сегодня получил диплом высших курсов прикладного морализаторства.

И снова Вик стиснул в кулаке биту. В воздухе запахло катастрофой.

– Папа... Папа, я пропал.

– Это тебе сейчас так кажется, а потом, спустя какое-то время, ты и сам будешь рад, что мы пошли на это. Ты будешь рад, вот увидишь.

Парис послал последнюю мольбу. Она прозвучала как предсмертный хрип.

– Папа...

– Я с тобой попозже поговорю... Передам маме, что ты звонил. Пока, Парис.

"Пока". Парис не припоминал чего-либо звучавшего настолько бесповоротно. Парис повесил трубку. Парис обернулся к Вику. Парис сказал:

– Тут... одна проблема.

Взгляд Вика означал: "Тем лучше". Дубина заерзала в ладони Вика. Хрясь!

Мистер Башир подошел к телефону:

– Гастроном "двадцать четыре, семь". Чем могу служить?

– Мистер Башир, это Парис.

– Парис! – В голосе Башира послышалось огромное облегчение. Потом огромное беспокойство: – Ты как? Я очень за тебя тревожусь. Я подозреваю, что ты попал в очень и очень серьезную беду.

"Да уж это как пить дать", – хмыкнул про себя Парис.

– Да, я тут истратился слегка. Снял мало, и вообще. А потом вспомнил, что ну, это... последнюю зарплату не получил.

– Да, да. Она у меня. Я буду хранить ее до твоего возвращения.

– Да, это хорошо. Я думал, может, вы смогли бы послать мне какую-то часть. – Запнулся. – Мне это... надо.

– Где ты, мой друг?

– Место называется "Фактория". В Барстоу. Тут "Вестерн юнион".