Все горят в аду - Ридли Джон - Страница 23

Парис швырнул трубку, и голос Чэда оборвался. Парис уже до того ослаб, что теперь не столько держал телефонную трубку, сколько держался за нее. Затем пришло время самоинтервью – устроивший себе перекрестный допрос Парис теперь походил на этакую темную лошадку, изображающую негодование перед наставленными на него телекамерами. Как? Как может человек до такого докатиться? Как случилось, что какой-то голливудский индюк, которого он и знает-то меньше суток, устроил на него самую настоящую охоту, бросив на это все силы, не жалея средств?

И он придет за мной, подумал Парис. Ему начало казаться, что головорезы Чэда уже взяли его под прицел, но, ненароком упустив, оставили себе в качестве утешительного приза труп Бадди. Это была лишь разминка.

Каким образом? Каким образом человек, которого должны были убить, остался в живых?

Рука к трубке. Палец к клавиатуре.

Десять цифр, начинающиеся с междугородного кода 714. Округ Ориндж. Ирвайн. Вот где спасение. Вот как спасался Парис до сих пор. Вот как он выходил из ситуации, когда нужно было платить за квартиру, а платить было нечем. Или когда приезжали из страховой компании брать взносы за "гремлин".

Десять цифр, начинающиеся с междугородного кода 714. Округ Ориндж. Ирвайн. Мама и папа.

Нельзя сказать, что Парис звонил им всякий раз, когда у него кончались деньги, когда ему нужно было вернуть ссуду или у него забирали машину до выплаты штрафа. Нельзя сказать, что он не пытался справляться самостоятельно. Он делал все возможное, старался применить максимум сноровки, занимаясь музыкой, видео, певцами или театром, и все – надо признаться – без особого рвения и особого успеха. Но, независимо от таланта или мозгов, вы обязаны приехать в Лос-Анджелес и вскочить на скользкую, лакированную, мелкую волну, возносящую к пустому идолопоклонству, большим деньгам и продажным женщинам. Все в этом городе говорило о том, что так и должно быть: от кино, которое в нем производилось, до ежедневной пропаганды, хлещущей со страниц "Энтертейнмент тунайт".

Вот в чем дело – в самом городе. Этот паскудный город, в котором вроде бы легко поселиться, но трудно преуспеть. Голливуд со своими блудливыми сестрицами, славой и фортуной – шайка продажных соблазнителей. Улыбаясь, подмигивая и виляя задами, они завлекут тебя в какой-нибудь темный уголок, а там их братья, близнецы-душегубы – отчаяние и крах – уже готовы оказать тебе все услуги этого подпольного абортария. И ты получаешь то, для чего на самом деле был нужен этому городу: тебя будут топтать всю жизнь только за то, что ты надеялся получить хотя бы малую толику его благ. В Голливуде, в этой стране развлечений, взять и растоптать простого пацана – это, несомненно, развлечение, и стынущий в квартире труп убеждал Париса в том, что Чэд – импресарио хоть куда.

Десять цифр, начинающиеся с междугородного кода 714. Мама с папой все уладят. Они ведь всегда все улаживают, верно? Парис задумался. Когда ты был единственным черным в квартале, когда белые мальчишки дразнили тебя макакой и черножопым, как дразнят очкарика – четырехглазым, а толстого – мешком сала, разве папа с мамой так или иначе все не улаживали, а? Когда ты учился в школе, в младших классах, вспомни: ты весил сто тридцать пять фунтов, и однажды одноклассники решили выпустить из тебя жир, ведь пришли же тебе на помощь папа с мамой? Они всегда были буфером, сеткой безопасности. Они всегда стояли у тебя за спиной, всегда, а пока они стояли за спиной, от тебя ни разу не потребовалось сделать хотя бы шаг к рубежу, отделяющему ничтожество от человека. Так ты прошел начальную школу, прошел старшие классы, прошел колледж, жизнь и...

И... вошел влиятельный юрист-кляузник, огляделся и подвел итог злобным обвинением; может, если бы ты не бросался к мамочке с папочкой, как только тучи набегут на небо или собака нагадит у тебя на крыльце, может, если бы ты не прятался за их спиной от песка, летящего в глаза, – словно какой-нибудь Чарльз Атлас[11], маменькин сынок, педик, – тогда бы ты, возможно, и не отирался сейчас, бормоча что-то себе под нос, на автостоянке. И вероятно, все обстоит именно так, как четко и ясно сформулировала Кайла. Скорее всего, вы, Парис Скотт, действительно самый обыкновенный неудачник.

Некоторое время Парис размышлял об этом.

Потом задумался о том, какие могут быть варианты.

Может, он неудачник... Ну, в этом вряд ли стоит сомневаться, но неужели у него нет шанса что-то поправить? Если ему как-нибудь удастся из этого выбраться – из этой заварухи с хищением имущества, убийством, самоубийством, – и выбраться без чужой помощи, не набирая десятизначного номера, – даст ли ему это что-нибудь? Что-нибудь большее, нежели торговля билетами в клубы бульвара Сансет за десять процентов от нулевой прибыли или еще какая-нибудь паршивая голливудская работенка, на которую он безуспешно пытается устроиться последние несколько лет. Если бы ему удалось стряхнуть с себя все это смертоубийство, хаос, членовредительство, алчность... и тогда пусть только попробует Кайла назвать его неудачником.

Пусть только попробует.

Парис отдернул руку от телефона. Некоторое время ушло на обдумывание напрашивающегося, лежащего на поверхности плана: увеличить до максимума расстояние между собой и Голливудом, а также людьми из Голливуда, которые хотят его смерти. Выбраться из города, раздобыть немного денег, потом убраться от города подальше. Кассету – то, что осталось от Яна, – нужно конвертировать из товара в деньги. В шальные деньги. Это реально, однако потребует ряда противозаконных операций: надо будет обменять похищенный товар на черные деньги, избежав занудных расспросов со стороны законопослушных лиц. Парису было известно лишь одно место на земле – всего одно, – в котором, как он знал, такой план не только поймут, но и поддержат. К счастью, до этого места всего четыре часа езды.

Парис двинулся к "гремлину".

Когда появилась Брайс, мистер Башир стоял за прилавком. Если не считать престарелой русской еврейки, пережившей Погост Загродский, и мексиканца, пережившего марш-бросок через границу, гастроном "24/7" был пуст. Даже если бы в этот момент возле лотка с мороженым "Тэст-и-Фриз" происходила сексуальная оргия духового оркестра Университета Южной Каролины, Брайс и тогда не осталась бы не замеченной Баширом. А так она оказалась центром его внимания.

– Вы менеджер? – спросила Брайс.

– Да, мэм. – Башир широко улыбнулся: как работник сферы обслуживания, он знал, что улыбка клиенту – основной источник дохода. Тот факт, что клиент в лице Брайс был чрезвычайно мил, на его улыбке нисколько не отразился. – Чем могу служить?

– Я одного человека разыскиваю. Парис некто. Он здесь?

– О боже всемогущий. – Башир мелко затряс головой. – Сколько можно? Что он на этот раз натворил?

– Он дрянной мальчишка. Очень дрянной. – На лице Брайс появилась усмешка, вряд ли предвещавшая много хорошего.

– Не понимаю, что с ним произошло. Такой был примерный служащий.

– Вот и я говорю, начеку надо быть. Люди странные твари. Того и гляди, чего-нибудь отмочат. Понимаете?

– Ну конечно понимаю. Однажды человек, которого мне хотелось считать своим другом, занял у меня...

Продолжение истории Брайс не интересовало:

– Как мне выйти на этого Париса?

– Я... я не... – забубнил и забурчал мистер Башир, успевший выдать о сотруднике больше информации, чем позволительно выдавать за несколько месяцев, не говоря уж об одном дне.

– Так вы что-нибудь знаете? А вы симпатичный.

Это был верх бесцеремонности со стороны Брайс. Между тем никакие ее заигрывания не исцеляли Башира от заикания. Она перегнулась к нему через прилавок. На ее теле не было ни капли духов, но пахло от нее приятно.

– Понимаешь? А? Ты симпатичный.

– Я... благодарю.

Брайс посмотрела на него с любопытством:

– Ты откуда, из Индии?

– Из Пакистана.