Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович - Страница 36

Пожив в городе, я в конце концов додумалась до мыслей, которые, как сумею, постараюсь занести на страницы своих воспоминаний.

Город, это — царство людей, которых в нем больше, чем я могла бы ожидать. Я бы даже сказала больше, чем остальных существ, если бы не видела, что такие зверьки, как крысы и мыши, а в особенности всякая запечная мелкота, несравненно многочисленнее своих двуногих соседей. Однако днем в городе видно все-таки больше всего людей.

Животных, населяющих город, я разделяю на две группы: одну, состоящую из тех, которых человек держит нарочно при себе и иногда даже холит, и другую, состоящую из тех, которых он преследует всякими способами. К первым принадлежат крупные животные: лошади, ослы, коровы, овцы, козы, свиньи, собаки и кошки, а из птиц: гуси, утки, разные куры или похожие на них птицы — индейки, цесарки, а из других — голуби. Ко вторым — наша братия: крысы, мыши и разная мелочь, вроде разных насекомых, пауков, мокриц и т. д., ютящихся за печками в щелях и мусоре. Впрочем, есть еще и третья группа животных, к которым человек относится безразлично: не преследует их, но и не покровительствует им. Это — почти исключительно птицы: вороны, галки, воробьи, скворцы, ласточки. Однако впоследствии я выделила из них скворцов и ласточек, как птиц, к которым люди относятся с некоторыми признаками забот, устанавливая подходящие для скворцов домики, а у ласточек не уничтожая гнёзд, хотя бы они были вылеплены и не у места.

Я тогда еще слышала, что люди одних покровительствуемых ими и не отлучающихся далеко из дому звали домашними, а непрошеных гостей или самостоятельно живущих — домовыми.

Хищных птиц, летающих над городом, я видела, но это были случаи редкие. Крупных хищных зверей я совсем не видела и понимала, что им здесь не место.

Город оказался интересным обиталищем животных, где среди царства людей могли жить только некоторые животные, имевшие определенные отношения или к самому человеку или к его запасам провианта и пищи, разумеется, сюда я не отношу таких зверей, которых люди держат у себя в кабинетах, как в былое время Бобку, Ворчуна и кроликов.

Все это, вместе взятое, навеяло на меня мысли о могуществе человека. И мне, хотя смутно, представилась картина порабощения человеком леса и степи и превращения их в то, что он зовет, как я теперь знаю, «культурной страной». Появление города я себе представила в таком виде:

Пришел человек, начал преследовать и убивать опасных и вредных животных — волка, лису, змею, ястреба и др., разводить выгодных ему — лошадь, корову, кур и др. Безвредных животных, вроде ласточки, голубя и др., он не тревожил. Быть может, он то же самое делал и с растениями и камнями, выбирая полезное и удаляя ненужное. Расчистил он лес, настроил своих домов, и вот — на месте леса появился город с его настоящим царством людей. Такая же участь могла постигнуть и степь.

Но, словно в возмездие за погубленное, явилась маленькая поправочка. Природа не позволила человеку торжествовать и блаженствовать безгранично и послала в соседи ему новых вредителей — нас, крыс с нашими родственницами мышами, да разных других непрошеных гостей, вроде тараканов, клопов и пр. А до того времени все мы, вредители, наверное, жили несколько иначе и вовсе и не думали когда-либо об обязательном соседстве с человеком. В этом меня убеждают мои лесные и степные родственники, живущие вдали от людей.

Впрочем, в такой форме рассуждения в полной мере укладываются в моей голове только теперь, когда мысль моя богаче от знаний, приобретенных в путешествиях, тогда же, как я сказала, мне все это представлялось в каком-то тумане.

Одно событие чуть не перевернуло вверх дном все мои представления о городе, как о таком месте, где живут животные, имеющие очень близкое отношение к человеку и преимущественно им покровительствуемые. Уместно рассказать про это, так как оно находится в тесной связи с моим отъездом из города.

Свои экскурсии я совершала преимущественно ночью, редко днем, так как дни в городе — время для крыс опасное. Светлое время я почти всегда проводила в подполье конюшни, реже в другом месте там, где заставало меня утро, опасное для возвращения из отдаленной прогулки.

Один раз я забралась далеко в сад в надежде найти каких-нибудь интересных садовых зверьков. Но я нигде не находила никого, кроме крыс-пасюков и домашних мышей. Это было как раз то время, когда в голове моей смутно сложилось представление о городе, как о царстве людей с упомянутыми мною характерными сожителями Начинавшееся утро застало меня возле садовой беседки вдали от дома, и я волей-неволей провела день за досчатой обшивкой беседки.

Проспав некоторое время, я была разбужена непонятными для меня криками. Это была не людская речь, хорошо мне знакомая, а целый гул отдаленных голосов, говоривших на всевозможных наречиях, одних — мне хорошо понятных, других — мало знакомых и многих — совсем непонятных. Из своего отдаленного уголка под конюшней я слышала уже раньше этот странный гул, но, во-первых, он смешивался с шумом городского движения, во-вторых, был настолько в отдалении, что я не различала в нем речей. Да, и вообще к странным, новым звукам я уже начала привыкать.

Но на сей раз мое любопытство было возбуждено, так как, благодаря близости, неясные звуки перемешивались с речами, мне понятными. Особенно удивляло и, должна сознаться, пугало меня то, что среди этих звуков я слышала крики кошек, но кошек с громовым, рокочущим голосом. Впрочем, сидя в хорошо защищенном уголке, такие крики слушать можно.

Смешанный гул голосов на разных языках доносил до меня разнообразные крики. Некоторые я теперь припоминаю.

— Есть, есть… — рыкал какой-то, очевидно, кошачий голос

— Эх, теснота, тоска! — мяукала на ином наречии какая-то другая с зычным голосом кошка

— Отстань! — И без тебя тошно! — шипела одна воображаемая кошка другой.

— Есть, есть! — слышался прежний рыкающий голос.

И вдруг, среди этого кошачьего концерта, вырывались иные звуки, летевшие как будто из другого конца:

— Хорошо, хорошо, но дома лучше, дома лучше!

За ним целый хор таких же голосов начинал кричать:

— Дома лучше, дома лучше!

Я невольно припомнила попку Ворчуна, так как это была почти что его речь.

Издали доносились на языке, похожем на вой Гри-Гри:

— Эх, сте-е-е-пь, сте-е-е-пь!.. — а ему кто-то вторил грубее:

— А ле-е-с, ле-е-с!..

Потом вновь раздавался кошачий концерт, перебиваемый речью Ворчуна и самым невообразимым хором чуждых мне звуков.

Разрешить эти недоумения могла только экскурсия, которую я и решилась провести в ближайшую ночь, предварительно утолив свой голод, так как, проведя день в засаде, я ужасно проголодалась.

Решившись выследить причины или найти авторов кошачьих концертов и других хоров, с наступившей темнотой я поспешно промчалась по направлению к беседке и оттуда быстро, но осторожно, начала пробираться к местам, откуда слышались странные звуки.

На пути моем оказалась высокая каменная стена. Нечего делать, пришлось терять время — идти в обход.

Вскоре я нашла калитку с прекрасной подворотней. Калитка вела прямо на большую площадь, посреди которой стояло какое-то большое деревянное здание, очень длинное и довольно широкое.

Первое, что мне бросилось в глаза, это — изображения диковинных зверей, вроде тех, которые я видела в книге моего бывшего хозяина, когда он показывал ее девочкам. Только эти звери были громадных размеров.

Одна из картин изображала разъяренную громадную полосатую кошку, сидевшую в кустах и огрызавшуюся на человека с палкой, вроде того, который вывел меня из степи к избушке. Другая картина изображала огромного, сплошь волосатого человека, державшего в одной руке и в одной ноге по дереву и яростно отбивавшегося от целой кучи наступавших на него людей с палками.

Лицо этого волосатого человека было очень свирепое и дикое, так что я только по рукам догадалась, что это был человек.

Надеюсь, что мне, до того времени еще мало путешествовавшей, простительно было за человека принять изображение человекоподобной обезьяны.