Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович - Страница 27

Но нет! Лес был по-прежнему лесом с его тысячами зорких глаз, сонмом крадущихся лапок, острых зубов и ужасных когтей. Только я, должно быть, была счастливицей, отбывшей уже свои злоключения чуть ли не все подряд. Судьбе угодно было обождать, а пока послать мне приключение совершенно другого, безопасного, даже глубоко мирного характера. Занесу и его на страницы своих старческих воспоминаний.

Я сидела раз дома и ждала только, когда старик сядет за стол, чтобы вскочить своевременно к нему на лавку. Мое присутствие старик очень любил и всегда горевал, когда я пропадала. Я сужу об этом по его же речам.

— Экой ты, внучек, нехороший! — встречал он меня после долгого отсутствия. — Где это ты, болезный, пропадал? Тебе, видно, меня, старика, не жаль. Один, ведь, ты у меня, дареный! И я — один на свете, как перст. Родня-то, какая малая была, и та померла. Стало, бобыля-то ты и пожалей!..

Так вот сидела я за печкой и ждала знакомого звука уставляемой чашки и резки хлеба. На дворе послышался шум, точно кто-то подъехал, и раздалось несколько голосов. Я прислушалась из своего уголка.

— Ну, старче, принимай гостей! — проговорил чей-то очень хорошо знакомый мне голос.

— Мы к тебе на побывку, — продолжал тот же голос, и говоривший вошел в избу.

— Закидывай сети, и здесь, у себя на бережку угощай ухой! Мои девочки непременно требовали, чтобы мы провели денек на твоей полянке.

— Сейчас, сейчас, родимый, — заторопился старик, убирая обратно то, что поставил было на стол.

— Э, да ты, никак, есть собрался? Так ешь, ешь, старче: старику силы-то побольше, чем кому-либо, нужны! Обедай, а мы подождем…

Судя по звукам, вошедший насильно усадил старика за стол.

— А коли так, сударик, так я уж и внучка своего позову, если только он дома.

— Внучка? Откуда у тебя внучек? Я о таком у тебя ни разу не слышал.

— Это так, — шутя. Крыс у меня тут завелся. Я его и прикормил. Вот мы вместе и живем. Да вы не бойтесь: он ручной. Крыс, а, крыс! — позвал старик меня. — Вылезай-ка из-под печки, покажись барину: каков ты есть?

Я, конечно, вылезла…

Каково же было мое изумление, когда в барине я узнала своего прежнего хозяина, от которого я убежала!

— Да, ведь, это — Хруп! — воскликнул тоже удивленный хозяин, но тут же засмеялся.

— Эк, и я тоже — прибавил он, точно спохватившись: — во всякой крысе Хрупа стал видеть! Знаешь, старик! Была у меня ручная крыса… славная… понятливая и… пропала. Чистил я как-то клетки и, видно, плохо затворил за ней: она и ушла и исчезла. С тех пор, как увижу крысу, все мне Хруп чудится. Вот и твоя-то — точь-в-точь мой Хруп.

— Слышь, крыс, не ты ли это? — спросил у меня старик.

Я, разумеется, молчала.

— Такого слова «крыс» нет, старче! — сказал мой бывший хозяин.

— Оно, пожалуй, и верно, что нет, а я так уж… Легче оно… звать-то эдак. Ну, подь сюда, внучек, на, прими долю твою, — и старик собрался было кинуть мне корку.

Но я опередила его намерение и быстро вскочила на лавку.

Бывший хозяин пришел в восторг.

— Да она у тебя совсем ручная, ручнее моего Хрупа. Жена, дети! Вера, Нюта! Идите скорее сюда: у дедушки ручная крыса, да какая еще славная, лучше Хрупа.

— Покажи, покажи, — закричал кто-то на полянке и послышался топот детских ног.

— Лучше Хрупа ни одной крысы нет! — торопливо прибавлял на бегу другой голос.

Оба были знакомы мне и оба заставили затрепетать мое сердце. В избу вбежали мои славные маленькие хозяйки, а за ними вошла их мать.

— Где крыса? — разом воскликнули они и, увидев меня, бросились к лавке.

— Вы его не бойтесь, — сказал мой старик.

— Погладьте его вот так, — прибавил он, проводя рукой по моей шерстке.

Дети осторожно последовали его совету, и я вновь ощутила знакомое мне прикосновение детских ручек. Я тихонько, тихонько притронулась зубами к пальчикам гладивших меня девочек и в знак признательности и радости не больно куснула.

— Дедушка, отдай ее нам, — сказала вдруг старшая. — Мы ее кормить, ласкать будем.

Ей будет хорошо у нас…

У меня закололо в сердце, и я насторожилась. Как? Опять клетка, опять одни и те же стены кабинета, голоса пяти, шести знакомых вместо чудного лесного хора? Нет, этого не будет, что бы ни ответил старик: я сумею убежать… хоть сию минуту. Но бежать не пришлось.

Старик прожевал взятый в рот кусок и вразумительно ответил:

— Коли на то будет желание ваше и барина, я прекословить не смею. Только я привык к ему, крысу. Он, вроде, как бы внучек мне. Почесть, что за крысу не считаю. Возьмите, коль желаете, только я загрущу по нем — это верно.

— Нет, дедушка, — вмешался вдруг отец. — Крысу мы оставим у тебя. Нам с детишками она на потеху, а тебе на утеху, стало — и разговаривать не о чем. А вот теперь ты позволь детям поиграть с ней, возьми ее на бережок, если она тебя слушает.

— Слушает, батюшка, слушает, — заторопился старик. — Да и как еще слушает: человеческим ухом слушает. Я вот рыбку ловлю, а он сидит и слушает, что я про свое бытье-житье ему рассказываю, али про рыбу или тварь лесную. Слушает, как есть разумная тварь, слушает.

— Ну, внучек, ешь свою долю-то, да будем собираться, — прибавил, вставая, старик.

Мне настолько дороги были все эти минуты, что я постаралась изложить их подробнее. Никогда настроение моего духа не было так хорошо, как в этот день и в этот вечер. Остаться у старика и провести время со старыми друзьями: есть от чего ликовать даже и крысиному сердцу! Но вы поймете, я думаю, мой особенный восторг и радость, когда я, выбежав за стариком на полянку, услышала с одной из телег:

— Скажите, пожалуйста, вот новости! — за которым следовало:

— Черт знает, что! Опять путешествие! Дома лучше, дома гораздо лучше!

Последнее было сказано уже на другом, попугаячьем языке. Попка был, очевидно, постоянен в своих убеждениях.

Через час или менее на бережку нашей речки был разостлан ковер. На ковре появились стаканы, чашки, блюдечки, самовар. А часа через два с лишним неподалеку у берега трещал веселый огонек под хорошеньким котелком, в котором варилась рыбка, выловленная на этот раз сетью. Старик и кучер для этого оба лазили в воду и ходили с бреднем по камышовым местам.

Чудную картину представлял из себя в этот день уголок старого лесника. Представьте себе: синее небо с легкими клочками облачков расстилалось над полянкой, речкой и недалеким озером. По нему медленно катился ослепительный шар летнего солнца, посылавший ласкающую теплоту на лес и поляну. Речка, искрясь, бежала по мягкому ложу, обрамленная бахромой прибрежного камыша и кружевами из листьев и цветов желтых и белых кувшинок. Высокие деревья, столпившиеся у поляны, шепчась, кивали тихонько своими верхушками старой избушке, словно сочувствуя ее случайному празднику. Из лесу и с речки несся смешанный гул обычных лесных голосов, веселый, задорный дневной гул…

А на притоптанной мураве берега на шалях, пледах и коврах расположилось веселое и радостное общество, состоявшее из весьма разнородных существ: людей, собаки, попугая и… крысы. Лошади паслись невдалеке у камышей реки. Собака и попугай были в неволе: попугай в клетке, собака на веревке (боялись за меня!).

Сидя на подстилке, все общество занято было едой и питьем. Люди пили чай и кормили сахаром попугая, собака грызла кости, а крыса — печенье. Возле нее, ласково на нее поглядывая, стояла девочка. Другая, постарше, став на колени, усердно угощала крысу, предлагая ей самые отборные куски печенья.

Все были довольны и веселы. Даже Ворчун курлыкал, покусывая сахар:

— Это еще ничего: сахар кушанье недурное! Погрызем, пока крепок клюв.

Меня звали все Хрупом, и даже старик, сидевший поодаль на траве, откуда он сообщал хозяину различные мысли свои о лесе и лесном хозяйстве, на предложение детей звать меня Хрупом ответил:

— Хруп, так Хруп, пущай будет Хруп. Все равно я имени ему никакого не дал. Стало, будешь «Хруп», — кивнул он в мою сторону.