Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович - Страница 12

Однако одно обстоятельство временно охладило пыл моего увлечения ученьем. Судьба послала случай, который чуть не стоил мне жизни, а с нею конца всем моим удивительным начинаниям.

Позанявшись за день, сколько тому представилось возможности, я мирно дремала в своем деревянном ящике на свежих опилках, как вдруг мой тонкий слух разобрал несколько голосов, направлявшихся к нашему кабинету.

Я услышала лай собаки, кричавшей:

— Дайте, пожалуйста, дайте!

Ее перебивали голоса девочек, среди которых особенно выделялся тоненький голосок моей учительницы:

— Папа, — так звала она нашего хозяина, — неси, неси. Не урони, папа!..

Хозяин что-то отвечал, но я его речь еще плохо разбирала.

Попугай наш сильно заволновался и почему-то вообразил, что ему несут есть. Он пустился лазить по клетке и весело курлыкал:

— Есть — это хорошо… Есть — это хорошо… — прибавляя еще что-то на человеческом языке, которого у него я пока хорошенько не понимала.

Остальные сожители мои, однако, не беспокоились — белка спала, свернувшись калачиком, а кролики сбились в одну пушистую массу.

Дверь в кабинет отворилась, и в него вступила целая компания из хозяина, двух девочек и вечно веселой и громогласной собаки. В руках у хозяина была ловушка, а в ней… одна из моих подпольных приятельниц, кто-либо из моих троюродных или четвероюродных сестриц.

Это была большая рыжая крыса, бешено рвавшаяся вон из западни. Я невольно вспомнила свое былое.

Ловушка захлопнула бедную товарку довольно неприятным образом, щелкнув дверцей ее по хвосту, отчего на нем образовалась заметная ссадина. К удивлению своему, я заметила, что иной раз, должно быть от ярости, крыса впивалась и кусала свой собственный хвост. Мне было очень жаль ее, но я не в силах была помочь.

Однако мне не пришлось много рассуждать обо всем этом событии, так как через секунду вся компания была уже около меня, и в свое оконце — вход в ящичек — я увидела, как, к великой радости девочек и при громком лае собаки, хозяин ловко перепустил крысу из западни… ко мне в клетку.

Все это было так неожиданно, что я не успела даже сообразить: радоваться мне или нет?

Рыжая крыса, попав в более просторное помещенье, заметалась еще сильнее, но, найдя отверстие в ящике, тотчас же забралась в мою спальню. Увидев меня, она, однако, нисколько не признала во мне родственницу и сердито ляскнула своими зубами. Признаться, я не ожидала этого от родни, но, как рассудительная крыса, тотчас же объяснила это расстройством по случаю переживаемой невзгоды.

От этого было мне не легче, так как новая и близко родственная приятельница, кажется, и не собиралась успокаиваться. Желая сколько-нибудь свести дружбу, я протянула мордочку и начала обнюхивать пришелицу. Случайно я наступила на больное место хвоста, и произошло что-то невероятное.

Рыдая, приятельница остервенилась и впилась мне в шею. Это в свою очередь не понравилось мне, и я, не долго думая, ответила тем же. Крыса повторила нападение, и через секунду в тесном ящике-спальне начался настоящий поединок крыс. Мой ум и рассудительность куда-то исчезли, и я превратилась в обыкновенную драчливую крысу. Но, право же, все это только потому, что моя соперница была положительно невменяема и мне приходилось только защищаться.

Наша драка перешла в ожесточенную борьбу, на которую уже безо всякой веселости смотрели два испуганных детских личика и смущенный хозяин. И только собака упорно лаяла:

— Дайте мне, дайте мне!..

Да откуда-то доносилось сердитое курлыканье:

— Есть хочу, а не дают… есть хочу, а не дают… — после которого следовало вновь что-то на человеческом языке.

Но мне было не до попугая и собаки. Я кончила тем, что, выгнав крысу из ящика, щелкая зубами старалась ее не впускать обратно. Такой подруги мне было не надо…

Все же не знаю, — чем бы могла кончиться эта борьба, так как, хотя я и была сильнее, но противница моя была страшно возбуждена, а ярость придавала ей сил. Она нанесла мне несколько ран, по счастью, не опасных, но могла еще нанести и более серьезные.

Видя около клетки лица людей, крыса старалась вернуться в ящик. Я отстаивала свою позицию.

Вдруг в отворенную дверцу клетки влезли какие-то огромные щипцы, и сильно ущемленная в них рыжая неприятельница, извиваясь, двинулась вон из моей клетки. Через секунду я услышала знакомый мне стук хлопнувшей западни. Я не выходила смотреть, но думаю, что моя противница вновь попала туда, откуда она так неожиданно для меня перебралась в мое помещенье.

На грустные мысли навела меня эта история. Такая печальная встреча с тем, кто был мне роднее всех из обитателей этого дома! Но я все же лелеяла мысль, что это только случай и жаждала в будущем новых более приятных встреч с родными… Как показало время, эти надежды были напрасны.

Вскоре я зализала свои раны и совершенно оправилась от пережитого потрясения.

Остаток времени, когда земля была белой, я употребила на прочное закрепление в памяти пройденного мной и пошла в своем изучении дальше не ранее, как сад вновь стал зеленым. Однако я это делала вовсе не из каких-либо мудрых соображений. Согласитесь, что молодую крысу, хотя по уму и выше обыкновенной, мудрой все же считать нельзя. Я это делала по необходимости, и дело было весьма просто. Сидя в кабинете в своей клетке, я никогда не могла бы изучить языка маленькой девочки, так как, само собой разумеется, что-то, что говорила она в кабинете, было далеко не все, что она вообще умела говорить, и, сравнительно, даже очень, очень мало. Конечно, тогда я этого не знала, но теперь-то знаю. На мое счастье мою клетку не оставляли всегда в кабинете а по различным случаям уносили в другие комнаты. Я не могу теперь сказать, что были за причины таких переселений, но догадываюсь, что в некоторых случаях это было желание показать диковинно веселую, ручную крысу другим людям, а иной раз желание самих девочек. В первом меня убеждает то обстоятельство, что меня выносили в те комнаты, которые я теперь могу назвать гостиной, столовой, чужими кабинетами и даже вместе с девочками возили в каком-то огромном ящике на колесах к другим людям. Что иногда меня выносили по желанию девочек, сужу по тому, что я частенько проживала на подоконнике в детской, куда мое помещение ставилось при громких ликованиях моей маленькой подруги. Впрочем, оговариваюсь: эта подруга была несравненно крупнее меня, и я ее зову маленькой только по сравнению с другими людьми.

Вот при таких-то условиях мне только-только и удалось справиться как следует с полной речью маленькой девочки, которую я видела и слышала говорящей в разнообразных случаях жизни. Я убеждена, что, если бы меня выпускали на свободу, я гораздо скорее усвоила бы себе все то, что учила, но меня не выпускали даже побегать по полу. Может быть, люди поступали благоразумно, так как и я скажу, что за крысу, пойманную уже взрослой, а не вынянченную из крысенка, никогда ручаться нельзя. Не знаю, что я выбрала бы в то время, если бы мне дали возможность уйти из клетки: свободу и прежнюю жизнь в подпольях или добровольное заключение ради дальнейшего самообразования? Однако меня не выпускали и, следовательно, этого вопроса решать не приходилось.

Дни вновь шли своей обычной чередой. Для окружающих я по-прежнему была забавной крысой, а в своих глазах я становилась все более и более образованной. Если бы я не была полна этого чувства обогащения своего ума и не видела перед собой одну и ту же цель — «вперед, вперед на пути знания!», то я, наверное, страдала бы от чувства одиночества. Ведь, как хотите, а тяжело быть всегда одной со своими мыслями, с успехами, с планами! Никого, с кем бы поделиться ими, никого, кто бы иной раз вместе порадовался, а иной раз и погоревал бы! Я хорошо видела, что мое одиночество привело меня к моему усовершенствованию, но, когда оно было создано, я, несмотря на бывший случай, не прочь была иметь возле себя другую, такую же, как я, крысу для истинной дружбы, которой я была лишена и, увы, как оказалось — навсегда…