Пионеры, или У истоков Сосквеганны (др. изд.) - Купер Джеймс Фенимор - Страница 7

Удовольствие по поводу этого открытия привело Ричарда в такое хорошее настроение, что страх негра несколько рассеялся, и, помявшись немного, он ответил:

— Вы забываете, что было два выстрела, сэр!

— Не лгать, черный мошенник! — воскликнул Ричард, подняв бич и подвигаясь к негру. — Говори правду или получишь трепку.

Убедившись, что бича не избежишь, негр сдался. В нескольких словах он рассказал своему хозяину о происшествии, заклиная Ричарда заступиться за него перед судьею.

— Заступлюсь, заступлюсь, малый! — воскликнул тот, потирая руки от удовольствия. — Будь покоен, я слажу с Дюком. Я хотел бы оставить оленя здесь, пусть он посылает за ним сам; но нет, я предоставлю Мармадюку еще похвастать, а затем и накрою его. Ну-ка, торопись, Эгги, я должен помочь при осмотре раны молодого человека, этот янки[8] доктор ничего не смыслит в хирургии — я держал ногу старика Миллигэна, пока он резал ее.

Говоря это, Ричард уселся на козлы, негр поместился на заднем сиденье, и сани тронулись в путь. Спускаясь во весь дух с холма, Джонс повернулся лицом к Агамемнону, продолжая разговор, так как минутная ссора не помешала восстановлению между ними наилучших отношений:

— Это доказывает, что повернул лошадей я, потому что человек с раной в правом плече не справится с такими бешеными чертями. Я знал это, но не хотел тратить слов с Мармадюком… Но, но, любезные, шевелись!.. Да, да, теперь уже Дюк не будет подшучивать над моим оленем! Выпалил из обеих стволов и попал только в парня, стоявшего за деревом.

Так Ричард спускался с горы. Бубенчики звенели, его болтовня не отставала от них, пока сани не въехали в деревню, где все внимание Джонса было поглощено желанием показать свое искусство женщинам и детям, толпившимся у окон, чтобы поглазеть на въезд своего земельного владельца и его дочери.

ГЛАВА V

Извивавшаяся по склону холма дорога, достигнув его подошвы, шла под прямым углом к деревне Темпльтон. Через быстрый поток был перекинут мост из тесаных бревен. Этот маленький поток, темные воды которого струились по известнякам, выстилавшим его дно, был одним из бесчисленных истоков Сосквеганны, реки, которая впадает в Атлантический океан. В этом месте ретивая четверка мистера Джонсона догнала более спокойных лошадей судьи.

Расставшись с Ричардом, Елизавета взглянула на диск заходившего солнца, медленно исчезавшего за западными холмами. Последние лучи его озаряли вершины гор; ярко освещенные березы почти сливались с белизною снега; силуэты темных сосен отчетливо выделялись на небе; крутые склоны, на которых не держался снег, заблестели под угасавшими лучами. Но с каждым шагом, спускаясь с горы, Елизавета замечала, что они оставляют день за собою. В холодный сумрак долины не проникали лучи декабрьского солнца.

На вершинах восточного ряда холмов слабый свет еще держался, мало-помалу угасая в тучах, собиравшихся вместе с вечерним туманом на горизонте. Замерзшее озеро покрылось тенью. Очертания построек становились туманными и неясными. Дровосеки с топорами на плечах возвращались по домам. Они останавливались на минутку взглянуть на проезжавшие экипажи, снимая шапки перед Мармадюком, фамильярно кивая головою Ричарду и исчезая затем в своих жилищах. Когда лошади свернули в ворота, и Елизавета увидела перед собою холодные каменные стены дома в глубине аллеи оголенных тополей, ей показалось, что вся прелесть горного вида исчезла, как сновидение.

Мармадюк не употреблял бубенчиков, оставаясь в этом отношении верным своим старым привычкам, но сани мистера Джонсона влетели вслед за ним в ворота с шумом и звоном. Дом мгновенно оживился.

Из дверей подъезда выбежала прислуга: две или три женщины и один мужчина. Последний был без шапки, но, видимо, в более парадной одежде, чем обыкновенно. Он был невысокого роста, но атлетического телосложения, с плечами, которые сделали бы честь любому гренадеру. Его низкий рост казался еще меньше вследствие привычки наклоняться вперед, быть может, для того, чтобы дать больше свободы рукам, которые странно раскачивались взад и вперед, когда их владелец двигался. У него было длинное, багрово-красное лицо; маленький вздернутый нос; огромный рот с превосходными зубами и голубые глаза, смотревшие на все окружающее с каким-то привычным презрением. Голова его составляла добрую четверть всей его длины, а коса, висевшая на затылке, занимала еще столько же. На нем был камзол очень легкого сукна с большими пуговицами, украшенными изображением якоря. На ногах он носил башмаки с большими пряжками и синие чулки с белыми полосками.

Этот странный человек являлся, по его словам, уроженцем графства Корнуэльс в Великобритании. Детство свое он провел по соседству с оловянными копями, а молодость — кают-юнгой на судне, возившем контрабанду. С этой службы он перешел на королевскую, где за неимением лучшего был взят в каюты сначала слугою, потом буфетчиком.

В один прекрасный день, еще до того, как Елизавета была отправлена в школу, он очутился в семье Мармадюка, где стал экономом под началом мистера Джонса. Имя этого почтенного эконома было Бенджамен Пенгвильян, но его любимый рассказ о том, как он работал у помп, чтобы спасти от потопления корабль, который он часто повторял, доставил ему кличку Бен Помпа.

Рядом с Бенджаменом стояла женщина средних лет, в коленкоровой кофте, белизна которой составляла резкий контраст с цветом ее кожи, — высокая, тощая, бесформенная фигура с резкими чертами и несколько желчным выражением лица. Эта девица заведывала женской прислугой дома и носила имя Ремаркабль Петтибон. Елизавете она была совершенно незнакома, так как поступила в дом после ее отъезда.

Тут же оглашался воздух собачьими голосами всех тонов, от грубого лая волкодава до звонкого тявканья терьера, все население псарни Ричарда… Хозяин ответил на это шумное приветствие подражанием при помощи собственного горла, которое, по-видимому, сконфузило сразу замолчавших собак. Только огромный волкодав в медном ошейнике с буквами «М.Т.» с самого начала безмолвствовал. Он подошел среди общей суматохи к судье, а затем, когда тот потрепал его по шее, к Елизавете, которая ласково погладила его и назвала «Старым Храбрецом». По-видимому, животное узнало ее и следило за ней, пока она поднималась по ступенькам.

Елизавета прошла за отцом, остановившимся на минуту, чтобы передать вполголоса какое-то приказание прислуге, в большую залу, тускло освещенную двумя свечами в высоких, старомодных медных подсвечниках.

— Прекрасно, Бенджамен! Отлично, Бен Помпа! — раздался голос появившегося Ричарда Джонсона. — Так-то вы встречаете наследницу? Извините его, кузина Елизавета! Приготовления были слишком сложны, чтобы доверить их кому бы то ни было, но теперь я здесь, и дела пойдут на лад. Зажигайте свечи, мистер Пенгвильян, зажигайте, зажигайте, и дайте нам взглянуть друг на друга. Ну, Дюк, я привез вашего оленя. Что с ним делать, а?

— Уверяю вас, сквайр, — возразил Бенджамен, — если бы все распоряжения были отданы пораньше, можно было бы все устроить, изволите видеть, к вашему удовольствию. Я созвал все руки и принялся зажигать свечи, когда вы показались на горизонте; но лишь только бабы услыхали ваши бубенчики, они ринулись вон, точно на свисток боцмана, а справляться с бабами Бенджамен Помпа не мастер. Но мисс Бетси изменилась бы сильнее, чем приватир под фальшивым флагом, если бы рассердилась на старого слугу за то, что он не успел зажечь несколько свечей.

Спустя несколько минут зала озарилась ярким светом.

Окончив свою часть работы по зажиганию свечей, Ремаркабль Петтибон подошла к Елизавете, как бы с целью принять от нее теплые вещи. Из-под шалей, манто, боа, капюшона, снимавшихся один за другим, появились черные локоны Елизаветы, блестящие, как вороново крыло, обрамлявшие лицо с прекрасными, но властными чертами, полными жизни и здоровья. Лоб ее был безупречной формы; нос можно было бы назвать греческим, если бы не легкая горбинка, которая, нарушая правильность очертаний, увеличивала их прелесть. Все это, как и стройную фигуру с уже созревшими формами, она унаследовала от матери. Даже цвет глаз, брови дугою, длинные шелковистые ресницы напоминали мать, и только выражение лица было отцовским. Спокойная и невозмутимая, она была кротка, добродушна и приветлива, но могла поддаваться вспыльчивости, и притом довольно легко.