Слон Килиманджаро - Резник Майкл (Майк) Даймонд - Страница 64

— Она займет несколько месяцев, — заметил я.

— Возможно, — согласилась она.

Я посмотрел на Мандаку, тот покачал головой.

— Полагаю, мы сможем найти ответ прямо сейчас.

— Как? — недоверчиво спросила она.

— Есть у вас молекулярный микроскоп? Он сразу определит, земного происхождения бивни или местного.

— Нет.

Я нахмурился:

— Я думал, в каждом музее…

— С оборудованием и персоналом у нас большие проблемы.

— Ладно, есть другой способ. Вопрос в следующем: бивни это или ребра. Если ребра, внутри они будут полыми, потому что должны содержать костный мозг. Если бивни — то нет. Любой акустический анализатор плотности сразу ответит нам на этот вопрос.

Она кивнула:

— Я немедленно отправлю их на анализ. Если вы подождете в моем кабинете, через полчаса я принесу результаты.

— Нас это вполне устроит, — ответил я, предупреждая протесты Мандаки.

Она вызвала охранника, который проводил нас в скромный кабинет, где мы и прождали сорок минут. Наконец Мандака не выдержал, поднялся, закружил по кабинету.

— Она что-то задумала! Я покачал головой:

— Начальник департамента поиска «Уилфорда Брэкстона» только что указал ей на подделку, выставленную в ее музее. Двадцать минут назад она выяснила, что я прав, и теперь пытается найти способ свести до минимума ущерб, нанесенный репутации музея.

— Если она не продаст их нам, я вернусь ночью и заберу их, — прорычал Мандака.

— Продаст, — уверенно заявил я, Он хотел что-то ответить, но тут в кабинет вошла Хейзл Гутридж, бледная как полотно.

— Мистер Роджас, мистер Мандака. Приношу вам свои извинения. Вы были правы.

— Ничего страшного не произошло, — заверил ее я. — Наоборот, все может завершиться к взаимной выгоде. Мой коллега по-прежнему желает купить бивни.

— Я уже говорила вам, что мы не продаем музейные экспонаты.

— Но вы также говорили, что в музее выставлены только местные экспонаты, представляющие флору и фауну Небесной Сини. Мне кажется, наличие среди них бивней земного слона негативно отразится на репутации музея, если об этой ошибке станет известно.

— Это угроза, мистер Роджас?

— Разумеется, нет. Речь о другом: чем быстрее демонтируют скелет динозавра, тем меньше вероятность того, что его увидит кто-то еще.

Она пристально смотрела на меня, не в силах решить, то ли я ей угрожаю, то ли подсказываю наилучший выход из создавшегося щекотливого положения.

— Сколько вы готовы заплатить за бивни, мистер Мандака?

— Три миллиона кредиток, — ответил он.

— Три миллиона? — У нее округлились глаза. — Я понятия не имела, что они так дорого стоят.

— Если и стоят, то лишь для мистера Мандаки, — вмешался я.

— Совет директоров должен собраться в следующем месяце. Я уверена, что они согласятся продать вам бивни, мистер Мандака.

— Я должен забрать их немедленно, — возразил Мандака. — Таково условие сделки.

— Обычно такие вопросы так не…

— Но и ситуация очень уж необычная, — пришел я на помощь Мандаке. — Опять же, если вы продадите бивни немедленно, не придется говорить совету директоров, что именно мы хотели купить. Вы можете даже сказать им, что мы предложили три миллиона за весь скелет.

Она обдумала мои слова, согласно кивнула.

— Если вы распорядитесь доставить бивни на мой корабль, — он назвал номер ангара, — я немедленно переведу деньги на счет музея. — Он помолчал. — Или, если хотите, на ваш личный счет.

— Пожалуйста, на счет музея! — воскликнула она. — Я готова поступиться правилами, чтобы спасти репутацию музея, но я не воровка!

— Никто на это даже не намекал, — заверил я ее. — Что же касается досадной ошибки, ставшей причиной нашей встречи, то вы можете на нас положиться. Мы никому ничего не скажем.

— Я искренне на это надеюсь. Я отдала музею всю жизнь и не хочу, чтобы он стал всеобщим посмешищем.

Еще несколько минут я успокаивал ее, потом она распорядилась демонтировать бивни и отвезти их в космопорт, а Мандака связался со своим банкиром и дал команду перевести деньги на счет музея.

Три часа спустя Мандака стоял у грузового люка корабля, в который заносили принадлежащие ему бивни Слона Килиманджаро. Когда погрузка закончилась, он повернулся ко мне.

— Так что вы решили, мистер Роджас? Отвезти вас домой или вы примете участие в последнем этапе этого путешествия и увидите собственными глазами, как завершится одиссея бивней?

— Я не должен участвовать в обряде. Моя задача — сжечь ваше тело и развеять пепел по ветру. Так? Он кивнул. Я пожал плечами:

— Пожалуй, полечу с вами.

— Я никогда в этом не сомневался, — ответил он.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Одинокий, не знающий покоя, без бивней, лишенный возможности уснуть Вечным сном, которого ждал с таким нетерпением, я в миллиардный раз принюхивался к галактическим ветрам, и наконец после стольких разочарований запах спасения достиг меня через время и пространство. Торжествующий трубный глас молчаливо исторгся из меня, ибо этот человек, Мандака, возвращался на священную гору.

Новый год наступил, когда мы летели с Небесной Сини на Землю, пребывая в камерах глубокого сна. Мы проснулись замерзшие и голодные (глубокий сон замедляет жизненные процессы, но не останавливает их, так что я всегда просыпаюсь с жутким чувством голода), когда корабль вышел на околоземную орбиту. Приземлились мы на заре следующего дня в двух милях от южного склона Килиманджаро.

— Легенды говорят о том, что слон погиб на северном склоне, — пояснил Мандака, когда мы загрузили бивни и припасы на две гравитационные тележки. — Но на начальные девять тысяч футов мы поднимемся по южному склону.

— На то есть причина? — полюбопытствовал я. Мандака кивнул:

— На южном склоне построен город Ньерере, так что первые семь с половиной или даже восемь тысяч футов мы пройдем по сносным дорогам. Иначе нам пришлось бы преодолевать густую растительность. Она редеет только на высоте восьми тысяч футов.

— Почему вы не связались с ними заранее? Может, у них есть космопорт.

— Есть, но бездействующий. Город покинут уже восемь столетий.

— Почему?

Мандака пожал плечами:

— Почему человек уходит из Рая? Чтобы посмотреть, что вокруг. — Он помолчал. — И даже глубокое разочарование не заставляет его вернуться.

Я стоял лицом к востоку, оглядывая бесконечный вельд, с редкими акациями, с высокой, качающейся на ветру травой.

— Красота-то какая!

— Вы правы, — согласился он. — Когда-то, тысячи лет назад, на равнине Серенгети жили от трех до четырех миллионов животных. Их ежегодные миграции являли собой незабываемое зрелище. — Он вздохнул. — Теперь не осталось ничего, кроме травы и насекомых. Ни птицы, ни полевой мыши.

— Что же случилось с животными? — спросил я.

— Мы свалились им на голову, мистер Роджас, — мрачно ответил Мандака. — Вы издаете справочник охотничьих трофеев. Вам известно, когда вымер какой вид.

— Прочитать об этом в книге — одно, увидеть собственными глазами безжизненную равнину Серенгети — совсем другое. Тут уж отчетливо сознаешь, что мы натворили. — Я повернулся к Килиманджаро, вершина которой пряталась в облаках. — Пытаюсь представить себе всех львов, леопардов, слонов, носорогов, разнообразных травоядных, что обитали на склонах этой горы.

— И людей, мистер Роджас, — добавил Мандака. — Здесь обитали и люди. Теперь остались одни насекомые.

— Может, в следующий раз мы будем умнее. Он покачал головой:

— Следующего раза не будет. Во всяком случае здесь.

— Так где-то еще.

— Возможно. — В голосе его слышалось сомнение. А потом мы зашагали по дороге, ведущей в покинутый город.

Ньерере начинался на высоте пятисот футов от уровня моря, и чувствовалось, что его планировке в свое время уделили немало внимания. Большие общественные парки, вид на равнину Серенгети, открывающийся из окон каждого дома, торговые зоны, аккуратно встроенные в жилые кварталы. На высоте тысяча двести футов мы миновали маленький частный аэропорт с разрушенными ангарами и треснувшей взлетной полосой. Мне доводилось видеть покинутые города, но всегда причиной тому служили война или эпидемия. Впервые я попал в город, население которого просто собрало вещички и уехало. Многие дома еще хорошо сохранились, в некоторых оставались нетронутыми окна и двери, меня не покидало чувство, что вот-вот мы встретим кого-то из жителей. Собственно, город ничем не отличался от равнины. Когда-то на этих улицах шумела толпа, в домах жили миллионы людей, но осталось от всего этого многообразия лишь те же пыль, трава и насекомые.