Глаша - Азольский Анатолий - Страница 14

— Выражайся точнее: китайские лавки.

Луков смотрел на Петю задумчиво, как бы отвечая себе на свой же вопрос: «Этот — не выдаст?»

— Начнут с китайских лавок, а кончат своими. Историей доказано. Туземцы из нашей революции выводов не сделали, остались ленивыми и глупыми, они всегда жили бесконкурентно, они не энергичны, они довольствуются малым, у них всегда было вдоволь земли и продуктов, подаренных природою… И во всех своих бедах винят кого угодно, но только не себя. А китайцы дерзки, умны, пронырливы, опутали крестьянство долгами, сколотили крупные капиталы, за ними мощь Поднебесной, а та подталкивает местных коммунистов на гибель во имя дешевых идеальчиков. Петр Иванович, тут такой расклад сил, что уразуметь его невозможно. Америке этот Китай уже в печенках сидит. Так что можно смело идти к американцам договариваться.

— Отчет напиши. Когда и кто дал сведения. И сколько заплачено.

— Кому — им?

— Нет, тебе! — озлобился Петя. А Луков продолжал смотреть испытующе.

— Петр Иванович, сами понимаете: беспокоясь не только о своей судьбе, но и тех, кто дал такую информацию… Короче, никаких имен.

— А я их и не требую. Запоминай… — И Петя выдал ему трех информаторов из мешка с мертвыми душами. — Сошлись на них. О деньгах ни звука. Руководствуясь, мол, наиблагими намерениями, направленными на… сам придумаешь. Хотелось бы знать, какая у тебя личная выгода, почему ты горой встаешь за китайские лавки?

— За свои, — поправил Луков. И вновь поразил Анисимова откровенным, оголтелым даже откровением: — А выгода такая. Генералы втихую передали китайцам пару ракет. Они, ракеты эти, давно у нас рассекречены, потому и проданы туземцам. А мне вроде как комиссионные дали, я при сделке гарантом качества был. Так что мне любая заварушка вред нанесет, мой личный бизнес пострадает. Когда одна власть сменяет другую, грязью начинают поливать бывших друзей.

Отчет был написан к концу дня, прочитан Анисимовым, отдан резиденту и отправлен в сейф. Ничего срочного или чрезвычайного в нем не содержалось, и вряд ли отдадут отчет шифровальщику, он, скорее всего, войдет абзацем в ежемесячное послание резидента. А если и войдет, то еще неизвестно, как воспримет его Москва, любящая сладости, отчет, возможно, застрянет в канцеляриях, что случалось не раз, что было понятно и Пете, и резиденту, который хмуро промолвил:

— Такие вот дела… Сколько раз говорить вам: не вмешивайтесь во внутренние дела дружественного государства, проводящего линию на дальнейшее укрепление дружбы с СССР. И все же ты прав, Петр Иванович, чую: что-то случится…

20

Тишь, благодать, страхи местных буржуев казались надуманными, да и страхи-то известны давно, китайцы влезли во все щели, китайцы проникли в кабинеты всех министерств, худзяо опутывали экономику страны цепями и сетями, но Китай одинаково враждебен и СССР, и Америке, и ничего уже не поделаешь, президент только на трибуне вождь и воин.

Надо бы плюнуть на эту неразбериху, как вдруг один из наиболее верных и точных агентов Махалова передал кипу бумаг, приведших Петю в смирение перед судьбой, которая отвернулась от него и Глаши светлой стороной лика, и как умно судьба эта распорядилась, сунув детей в аэрофлотовский самолет.

Бумаги опрокидывали все расчеты Пети и самого его выставляли по меньшей мере дурачком, потому что ничего-то он не понял и не понимал, а уж подполковнику надо срочно подыскивать другой псевдоним, не болтун он и пьяница, а хитрый и жестокий зверюга, который вот-вот сорвется с цепи и поведет за собою стаю хищников. Молодые офицеры не хотели выпрашивать у генералов места под солнцем, они хотели просто-напросто арестовать их и расстрелять, и кого именно — список прилагался.

Петя вчитывался и загибал пальцы. Фамилии стоят по алфавиту, но чья-то рука (возможно, и подполковника) поставила галочки справа от фамилий, ими определялась первоочередность тех, кто подлежал устранению. Фамилии более чем известные — командующий сухопутными войсками, то есть Трус, с которым Болтун ни до чего не дошептался в госпитале, командующие округами, командиры крупных гарнизонов, начальник училища. Сделано исключение: начальника военно-штабного колледжа не трогать (почти все преподаватели там — советские офицеры), от расправы освобождены Главкомы ВВС и ВМС, командующий войсками стратегического резерва тоже, последнего (у Пети он значился как Тупица) решили склонить (полный дурак все-таки!) на свою сторону, чего больших трудов не стоило: тот отличался беспрекословной исполнительностью и подчинялся только Трусу, которого устранят. Назначены офицеры на освобождавшиеся после расстрелов должности, и чтоб избежать канцелярской волокиты, Болтун подготовил указ о ликвидации всех воинских званий выше подполковника, президента уже не придется беспокоить, суя ему на подпись указы о присвоении званий. Созданы штурмовые отряды, уже приведены к присяге на верность командиры двух батальонов спецназа, батальон дворцовой гвардии, подчиненный лично Болтуну, разоружит дворцовую стражу.

Полная неразбериха, совсем непонятно, кто против кого готовит заговор, поскольку от женщины в полицейском управлении пришло неправдоподобное сообщение, в нем излагалась позиция еще не расстрелянных генералов, которые доподлинно знали о грозящей опасности и не только разработали контрмеры, но и подвели к столице дивизию, готовую заблокировать Болтуна на авиабазе и раздавить мятеж в зародыше. И почему они спокойно взирали на авиабазу — это стало известно из еще одного документа. Генералы пристально наблюдали за переговорами подполковника с Генсеком, ожидая момента, когда лидер компартии примкнет к подполковнику и окажется на авиабазе. Вот тогда можно будет одним ударом покончить не только с офицеришками, вся компартия с ее китайской ориентацией пойдет под нож.

Сведения тем более ценны и правдоподобны, что агенты армейской контрразведки и осведомители политической разведки — одни и те же люди.

Во главе генералов стоял Трус, в припадке решимости создавший «Совет генералов», и ошеломленный Петя обзывал себя дураком — некоторым оправданием было то, что все собранные резидентом материалы абсолютно неверно, как и он, понимали и верхушку генералитета, и щенков на авиабазе; зря хлеб ели комитетчики, самим себе врали. Или — такое возможно — взаимный накал страстей переродил Болтуна-подполковника в затаившуюся кобру, а трусливого командующего сухопутными силами — в расчетливого и бесстрашного тигра?

Но нигде, ни в одном списке подлежащих немедленному расстрелу не было самого уважаемого военачальника страны — Умник почему-то выпал из всех разнарядок на уничтожение. Ни та, ни другая сторона будто не замечала его. И обе стороны ждали какого-то сигнала к выступлению, причем выступать боялись. Видимо, обрабатывался президент — через жен, через адъютантов, напрямую и без упоминания деталей, ни для кого уже не было тайной безволие вождя и пустота его лозунгов.

Дочитав последнюю страницу оглушительной информации, Петя непроизвольно глянул на дверь, ведущую в детскую, и освобожденно вздохнул.

И Глаша, прочитавшая списки, тоже глянула туда же, на дверь в детскую, вздох ее был тяжким.

— Нам скоро отпуск положен… — жалко произнесла она и устыдилась.

Один вопрос так и свисал с языка Пети и потому не падал в уши Глаши, что ответа на него не ожидалось. А вопрос пугающий: «Стоит ли доверять женщине, которая эти сведения предоставила? И как ее проверить?»

На это ушло трое суток, и ответ был получен. Брат женщины служил в МИДе помощником министра, а министр иностранных дел руководил политической разведкой страны и почти ежедневно бывал у президента. Брату женщина и обязана была своим постом в полиции, от брата и черпала информацию, и получалось так, что «Совет генералов» столь же полно осведомлен о планах молодняка, как и те о замыслах генералитета. Все знали всё обо всем и потому бездействовали, все были заговорщиками и все провокаторами на службе политической разведки, военной контрразведки и осведомителей всех причастных к заговорам групп. Все! Восток после 1945 года принял формы государственного правления Запада, но так и не научился скрытно что-либо делать; президент стоял во главе семьи, и семья побаивалась нарушать покой божества. А нарыв давно уже созрел и либо сам мог прорваться, либо вскрыться извне, тем, кто осмелится ткнуть острием ножа во взбухший гнойник.