Без вести... - Стенькин Василий Степанович - Страница 24

Не доходя до особняка фрау фон Крингер, Иннокентий почти столкнулся с Эльзой. Темно-зеленое платье и куртка на «молнии» плотно облегали ее стройную фигуру, волосы опускались на плечи. Она показалась ему помолодевшей.

— О, Кеша! Я так ждала тебя. — Она поднялась на цыпочки, обняла его за шею. — Я знала, что ты придешь, вышла навстречу... Погуляем, ладно?

И все же, Иннокентий чувствовал, что Эльза чем-то взволнована, что-то ее тревожит.

— Ты знаешь, как я люблю тебя, — нежно проговорил Иннокентий.

Эльза отшатнулась от него, как-то вдруг увяла, ответила неожиданно зло:

— Проституток не любят. Их просто покупают.

— Что с тобой, Эльза? Ты не в себе...

— Не в себе! — Она вызывающе расхохоталась. — Сегодня фрау предъявила счет. Ты должен платить ей за время, проведенное со мной. Вот тебе и любовь.

Иннокентий оторопел, остановился. Не мог понять, что это за чушь, что это городит Эльза.

— Фрау не хочет терять доход, — уже спокойно, с насмешкой продолжала Эльза. — Она купила меня для того, чтобы получать выгоду. А тут на тебе — любовь... Ну, что ты стал, пойдем!

Иннокентий положил ей на плечо руку, повернул лицом к себе.

— Слушай, Эльза. Уйди оттуда, поженимся.

— Это невозможно.

— Я не понимаю тебя.

— Обязан понять.

— Я все обдумал.

— Помолчи, Кеша. Я верю, сейчас ты меня любишь. А пройдет время и ты проклянешь день, в который пришла мысль о женитьбе.

Он хотел протестовать, но она перебила.

— Обожди, не горячись, выслушай меня. Если мужчина знает о женщине столько, сколько ты обо мне, он рано или поздно ужаснется. Мужская ревность сильнее огня.

— А женская? — спросил Иннокентий, пытаясь отвлечь Эльзу.

— Женская ревность спокойнее: женщина ревнует всю жизнь. Мать льет слезы, услышав о том, что ее сын намерен жениться. Она знает: с этого момента она вынуждена отойти на второй план, ее место займет другая женщина. А эта другая в свою очередь ревнует мужа ко всем женщинам мира. Даже сестра ревнует брата к его жене.

Отношение Иннокентия к Эльзе после этого разговора еще долго было настороженным и противоречивым. Ему нравилась эта красивая женщина, но где-то в глубине души металась беспокойная мысль: «А может, Гутя ждет?» Перелом наступил неожиданный и резкий.

Однажды, листая газету «Известия», полученную от Мелова, он увидел портрет уже немолодой женщины. И какая-то струна лопнула в его сердце. То был портрет Гути. В этом не было никакого сомнения: глаза, губы... Только чуточку пополнела и морщины у переносицы вырисовывались четче. И подпись: Августа Петровна, ихтиолог... Кандидат в депутаты Верховного Совета от Приморья. Но фамилия совсем другая! Значит, его Гутя замужем, значит, она не сдержала тех слов, которые горячо шептала там, на вершине горы, у Байкала.

Как часто бывает в таких случаях, Иннокентий не хотел признать своей вины, во всем случившемся винил ее, Гутю. И словно мстя ей, отдал свою неутоленную любовь Эльзе.

Борис Мелов сразу заметил приподнятое настроение Иннокентия, когда тот вошел в кабинет.

— Именинник? Выиграл в карты? Женился?

— Почти женился.

— Хорошенькая? Впрочем, меня она не интересует и тебе я не завидую: без хомута легче дышится. Женятся идиоты.

Каргапольцев спокойно уселся за свой рабочий стол.

— Не желаешь поспорить? Правильно. Будем работать.

Мелов по привычке вышагивал по нечищенному паркету, попыхивал сигаретой.

— Отлично. Сегодня мы с тобой составляем обзор советских газет. — Усевшись в свое кресло, обратился к Иннокентию:

— Подвигай стул поближе, учись... Так, а теперь слушай внимательно. В каждой статье надо найти золотое зерно. Оно находится поблизости от слов «но», «вместе с тем», «однако».

Каргапольцев внимательно слушал.

— Вот, скажем, статья «Выше темпы строительства на селе!» Начало можно не читать: дифирамбы. Читаем то, что начинается со слова «но»: «Но в некоторых колхозах и совхозах строительство ведется неудовлетворительно, планы срываются, а кое-где к строительным работам еще не приступили...» Это дает пищу для рассуждений. И выглядеть будет так.

Мелов придвинул стопку бумаги и стал записывать свои мысли, произнося вслух:

«Русские крестьяне, насильно загнанные в так называемые колхозы, отказываются подчиняться красным советам. Как сообщает наш благожелатель, находящийся за железным занавесом, крестьяне срывают ненавистные им планы большевиков. Власти предписывают строить скотные дворы, склады для зерна и другие здания, но колхозники бастуют и не приступают к строительным работам...»

— Это же неправда.

— Ххы, ххы, ххы... Все правильно: и там о срыве планов — и у меня, и там к работам не приступили и у меня то же.

— Слова-то те же, смысл иной.

— Дорогой мой. Я отлично понимаю: мои статьи и очерки — чистейший вздор, небылицы, высосанные из пальца. Об этом знает и редактор. Ему надо поддержать честь нашей фирмы. Союзники пока щедро платят. Все довольны, ххы, ххы, ххы...

Иннокентий еле сдерживался при виде столь наглой откровенности шефа. Мелов не просто откровенничал. О самых грязных делах он рассказывал не просто, а с оттенком гордости. Было предельно ясно, что этот тип признавал лишь одного бога — деньги и служил только этому богу.

Мелов защелкал колесиком зажигалки, высекая целый пучок искр. Фитиль не загорался — кончился бензин. Он сбегал в соседнюю комнату, принес кусочек коробки и несколько спичек. Глубоко затянулся.

— О чем мы говорили? Ах да, ты, конечно, хочешь мне сказать о принципах. Ах, принципы! Ххы, ххы, ххы... Их хорошо иметь тому, у кого постоянно водятся деньги. А мои карманы чаще пусты. Принципами сыт не будешь. Так-то, дорогой мой.

— Может, сходим пообедать? — предложил Иннокентий.

— Согласен. Это важнее всякого принципа. Когда у меня пуст живот, пуста и голова, никакие идеи не заводятся.

Во второй половине дня, в момент самой оживленной беседы вокруг фактов, которые Борис умело переставлял с ног на голову, зашел Милославский. Темно-серый костюм модного покроя, накрахмаленные манжеты и воротник, черная бабочка. Поздоровавшись, уселся в свободное кресло. Появление его было неожиданным, никто не начинал разговора.

— Вы что, целыми днями сидите молча? — Милославский улыбнулся.

— Нет, — отозвался Мелов. — Иннокентий Михайлович воспитывает меня.

— То есть?

— Считает, что принципов у меня нет, много клеветы... Ххы, ххы, ххы.

Милославский с досадой и огорчением посмотрел на Каргапольцева. Иннокентий поспешил обратить слова Бориса в шутку.

— Разговор шел о том, Константин Витальевич, что важнее — деньги или принцип. Что касается клеветы, то... я этого не говорил.

— В политической борьбе, — поучающе проговорил Милославский, — все средства допустимы. Даже клевета, она — одно из активных средств борьбы. А теперь о главном. По моему представлению тебя, Иннокентий Михайлович, вызывают во Франкфурт. Хотят с тобой познакомиться. Побываешь в Исполнительном бюро, в издательстве «Посев» — многое поймешь.

— Благодарю за доверие.

На самом же деле сообщение Милославского застало врасплох. «Надо ли соглашаться на поездку, не сорвется ли так хорошо налаженное дело с уничтожением литературы? Вечерком забегу к дядюшке Курту».

— Когда нужно ехать?

— Чем раньше, тем лучше.

— Что ж. Сегодня пятница, можно в понедельник...

— Революции нужны люди, готовые выполнить любой приказ, — все с той же торжественностью произнес Милославский.

В голове же Иннокентия билась одна мысль: «Не запутаться бы, только не запутаться...»

Возвратившись поздней ночью от Фишера, он долго вглядывался в черный потолок. «Попал в сложное положение. Отказаться от предложения Милославского — значит потерять его доверие. Принять его — можно еще больше запутаться в сетях НТС. И дядюшка Курт что-то не договаривает, видно, опасается за меня. Послушаешь его, так и отказываться от поездки нельзя и ехать вроде не следовало бы».