Одиночество-12 - Ревазов Арсен - Страница 21

– Аркан, а давно ты в Израиле?

– Пятнадцать лет.

– Ну как тут вообще жизнь?

– Жизнь проходит. И в Москве, и в Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что жизнь проходит не в стране, а в тебе самом. На самом деле – Израиль – маленькая провинция, довольно бедная по европейским понятиям, особенно сейчас посреди войны. Народ – ленивый и крикливый. Политики – продажные и тупые. Местечковая русская община заебала. По-русски говорить разучились, а на иврите не научились.

– Но у тебя же есть своя тусовка?

– Есть. Но маленькая… Такая маленькая, что друзья и враги – одни и те же люди.

Я недоверчиво слушал, потому что давно был влюблен в Израиль, в легенду, построенную тремя поколениями посреди засоленной и заболоченной пустыни.

А войны, выигранные Израилем у стран, общее население которых вместе превышало его собственное в сто, если не больше раз…

Шарон казался мне не продажным и тупым политиком, а генералом, наследником Жукова и Гудериана, тремя блестящими танковыми бросками без поддержки пехоты решившим судьбу трех войн.

Киббуцная романтика – нежная и тревожная. Работа, природа, любовь, работа.

Ежегодные военные будни. Террор, пропитавший общество кровью, но не сломивший его.

Поселенцы, напоминавшие мне последних героев Дикого Запада. Кожаная кобура на боку и кипа вместо ковбойской шляпы.

Израильский хай-тек. Гениальные программисты, зарабатывавшие сотни тысяч долларов в год. Экскурсовод показывал нам тридцать небоскребов, построенных в Тель-Авиве за последние десять лет.

А тут Аркан говорит – болото, глупость, налоги, чванство. А романтика? С другой стороны, ему виднее. Но Аркан не унимался.

– Сначала мы все приехали, как в сказку. Нашу сионистскую сказку. Все были молоды и счастливы, что сбежали от коммунистов и родителей. Учили иврит, поступали в университеты, открывали бизнесы, писали стихи и прозу. Потом началась брачная лихорадка… Все перевлюблялись. Стали уводить друг у друга жен и подруг. Потом и это надоело. Стали растить детей (ну, ко мне это не относится), работать, копить деньги. Но деньги тут не скопишь. Наоборот, залезешь в долги. Все залезли…

Аркан выразительно огляделся и изучил обстановку, вогнавшую его в долги. Обстановка не впечатляла.

– Потом кто-то свалил к вам обратно (я вспомнил Антона и Носика), кто-то в Штаты. А все, кто остались – скучают. Вот сегодня на тебя ко мне в очередь записывались.

– В очередь? – удивился я. На меня еще никто никогда в очередь не записывался. – С романтическими целями?

– Почему с романтическими? Просто новый человек приехал. И все. Здесь – правда, деревня. Точнее полуобитаемй остров. Любой живой источник информации – лучше интернета и телевидения. И не записывался, конечно, никто. Но когда я сказал, что приедет московский друг Антона, то народ сразу стал проситься в гости. Даже траву принес свою.

Я совершенно не оценил антисионистский скепсис Аркана.

– Все равно, – сказал я, – у вас красиво и свободно.

– Да, – подумав сказал Аркан. – У нас красиво и свободно. Но бедно и глупо.

Я загрустил. Легенду не отменили, но у нее оказался комментарий. У всех легенд есть комментарий. Главное, чтобы он легенду не уничтожал, а только комментировал.

– Пора спать, – сказал Аркан. – Утро вечера мудренее.

Он постелил мне на красном диванчике, на котором поместились только 150 сантиметров из моих 175, но перелет, гости и Мерседес так утомили меня, что я немедленно отрубился.

Ночь прошла великолепно. Утром Аркан доставил к колченогому столику две чашечки дымящегося кофе. Я оценил такой способ пробуждения и начал день с того, что умывшись и приведя себя в порядок, пять раз подряд обыграл Аркана в нарды.

Потом я заметил, что уже час дня, и расследование застопорилось. Аркан начал набирать Варкеса, но у того не отвечал телефон. Мы сыграли еще три партии. Аркан проиграл две из них. В перерыве он сварил еще кофе и набрал Варкеса. Варкеса не было. Я занервничал.

– А если я пойду один? – озабоченно спросил я.

– То тебя пошлют к черту, – беззаботно сказал Аркан. – Не дергайся. Ты же не в Москве. Здесь Левант. Ближний Восток подразумевает расслабление и созерцательность. Появится твой Варкес. Куда он денется?

Меня начало немного колбасить. Это мое обычное состояние, когда я не делаю чего-то нужного. Реакция на появившийся кармический долг. Я сделался раздраженным и отказал Аркану в очередной партии в нарды, чем явно его расстроил.

Через пять минут Аркан еще раз набрал номер и вдруг заговорил на иврите. Я удивился. Договорив, Аркан объяснил, что местные армяне по-русски не говорят, и даже к армянам из Армении относятся настороженно, так как живут отдельно чуть ли не две тысячи лет.

Он сказал, что Варкес пойдет к главе коптской иерусалимской общины Моркосу Хакиму. Перезвонит через час. В Старом Городе все рядом и вопросы решаются быстро. Вот тебе и Левант.

Я немного успокоился и продолжил обыгрывать Аркана в нарды. Ровно через час зазвонил телефон, и Аркан сказал, что Моркос Хаким ждет меня прямо сегодня, в Старом Городе, в коптском приделе Храма Гроба Господня. Хорошее название для места встречи. Аркан объяснил мне, как найти Храм, а про коптский придел предложил спросить у дежурящей там полиции.

Мы вышли вместе. Аркану нужно было в банк – решать скопившиеся за 13 лет проблемы. Я, доехав на такси до Яффских ворот прошел через них, поглазел на башню Давида и попал в ряды арабских торговцев деревянными крестами, старыми монетами, кальянами, игральными и географическими картами, святой водой, сандаловым деревом, кофейными сервизами, святой землей, открытками и всеми остальными прелестями арабского Средиземноморья с христианским уклоном. Ориентируясь по карте в путеводителе, я добрался до Храма Гроба Господня и попытался почувствовать себя крестоносцем.

Я ожидал, что на месте распятия Христа будет стоять что-то величественное. Не хуже мечети Аль-Акса, построенной на месте вознесения Магомета. И был разочарован. Храм показался мне довольно низким, темным и неуклюжим. У входа стояли три израильских полицейских в бронежилетах и в полной боевой выкладке. Прежде чем идти в коптский придел, я решил пройтись по Храму.

Через пять минут я совершенно запутался. Мне вдруг, показалось, что здесь искривляется пространство. Повернув от входа направо, я спускался вниз по каменным выщербленным ступеням.

На стенах вдоль лестницы были вырезаны кресты не самой правильной формы и разного размера – от спичечного коробка до сигаретной пачки. Я провел по ним указательным пальцем. Похоже, что их вырезали крестоносцы, гордые захватом Иерусалима. Я сразу вспомнил семейную легенду, согласно которой мой дед также расписался на рейхстаге в 1945 году, выбив пулями своего наградного Вальтера самое короткое ругательное слово русского языка.

Затем я спустился в зал без окон. Очевидно, он располагался ниже уровня земли. На полу и на иконах отчетливо проступал армянский шрифт. Я спустился еще ниже, и ничего не понял. Зал освещался витражными окнами, в которые явно светило солнце.

Я повернул, поднялся обратно и опять пошел направо. Неожиданно я оказался в абсолютно правильном и симметричном маленьком костеле. Чистый пол, яркий свет, элегантно вмонтированный в стену орган, современный дизайн, лавки покрытые лаком. На лавках сидели европейского вида туристы и отдыхали.

Я обошел часовню и оказался в небольшом темном зале, больше всего напоминавшим пещеры для тайных собраний первых христиан. Темные грубые каменные стены. Земляной пол. Маленький почти черный покосившийся алтарь. Ни одного окна. Ни одного человека. В конце зала, освещенного старой лампадой прямо в полу темнела дыра. Я сунул руку – пустота. Я бросил камешек. Звук падения раздался секунд через десять.

Я вышел из пещеры и увидел застекленную витрину, в которой торчал ярко освещенный кусок скалы. Судя по всему – это была Голгофа. На нее вела с другой стороны отдельная лестница. Я поднялся на Голгофу и постоял, ожидая каких-то мыслей. Но мысли сбивали туристы, фотографирующиеся в самой идиотской позе, которую можно было вообразить: они вставали на колени спиной к алтарю и лицом к фотоаппарату, и засовывали правую руку куда-то далеко вниз.