Затерявшиеся в тайге - Репин Леонид - Страница 39

Не исключено, что именно в Енисейск заезжали изредка и английские купцы, возвращавшиеся из Китая в Европу. Они-то и привозили с собою помимо пушнины и кожи легенды и удивительные рассказы о природе Сибири. Конечно, и для Дефо весьма соблазнительным показалось отправить своего Робинзона в путешествие по таинственным, загадочным землям Сибири. А задумав это, ему необходимо было получить хоть какие-то, а желательно и более точные сведения о тех местах, по которым предстояло пройти Робинзону. Такие сведения тогда можно было узнать лишь у купцов, пересекавших Сибирь. Ну, а остальное довершила фантазия...

Странное дело: от ходьбы совершенно не устаем. Нас может замотать работа с топором, сбор валежника, а ходьба—нет. Идти даже приятно. Может быть, постоянная смена обстановки снимает психологическую нагрузку, напряжение, усталость... Может быть, срабатывает подспудная мысль о том, что мы не сидим, выжидая, и что с каждым сделанным шагом приближаемся все же к концу нашей дороги. Именно поэтому мы предпочитаем как можно больше идти. Только близость ночи или внезапный дождь нас заставляют остановиться.

Хлопоты по устройству ночлега порядком уже надоели. Главное в этом — однообразие и монотонность работы. Даже то, что мы справлялись с ней сравнительно быстро, не избавляло от чувства, похожего на раздражение. Сначала—колья. Срубить и вбить. Потом — готовить ложе. Вниз — лапник, сосновые ветки, а сверху — березовые. Затем— устройство кровли, самая тонкая и кропотливая часть работы. Обычно мы это делаем с Толей, одновременно с разных сторон. Он тянет к себе, я — к себе. Оба чертыхаемся на неповоротливость и тупость друг друга. Леша при этом деликатно отходит подальше. Коваленко уверяет меня, что я напрасно взялся за это дело, раз не смыслю в нем ни шиша, только мешаю ему. Он добавляет, что и дураку ясно, какой высоты должны быть колья и на каком расстоянии их надо расставить.

Я отмеряю это расстояние стопой, а он — длиной топорища. Он уверен, наверное, что одна стопа у меня много короче другой, поскольку все после меня переделывает. Разрази меня господь, если я понимаю, зачем: ширины пленки как раз хватает. Но моему другу не нравится. Ему кажется, что мои колья стоят вкривь и вкось, в то время как вбитые ei могут служить демонстрацией точности глазомера.

Когда мы беремся за пленку, каждый из нас старается побольше натянуть со своей стороны, чтобы удобнее было крепить и чтобы получше закрыться от бокового дождя. Сначала мы терпим и ругаемся про себя, но потом неизбежно вырываются реплики.

Коваленко: «Отвяжи у себя».

Я: «А зачем? Я хорошо привязал...»

Коваленко: «Ты что, не видишь?! У меня не натягивается!»

Да, пожалуй, он прав. Кажется, я действительно слишком много взял на себя. Вздохнув, я отвязываю.

Выждав, пока Толя привяжет так, как он считает нужным, я приступаю к своей части работы. И тут же убеждаюсь, что мне привязывать нечего. Свободный край пленки на несколько сантиметров не дотягивается до кольев с моей стороны.

«Привязал... — ворчу я, не скрывая злорадства. — Посмотри, что получилось!»

«Натяни как следует!» — потребовал Коваленко. — Тогда достанет!»

«Да мне и натягивать нечего!!»

Коваленко: «Отойди, дай я сам».

Я отхожу в сторону и наблюдаю за его борьбой с силами упругости, возникающими от его стараний в пленке и кольях.

«Сейчас разорвешь...»—стараюсь я сдержать его пыл.

Коваленко наваливается всем телом на кол, пытаясь дотянуться его концом до края пленки. Кол гнется, потом трещит. Тогда Коваленко со злостью его выдергивает, хватает топор (я при этом предусмотрительно отхожу за ближайшее дерево) и с ожесточением начинает вколачивать кол в новое место.

Иногда во время этой работы мы начинаем выяснять наши отношения и заодно вообще отношение к жизни. Короче, я никому не советую устраиваться на ночлег на природе вместе с лучшим приятелем. На голодный желудок тем более.

Право, тут стоит подумать, что лучше: ночевать на голой земле под открытым небом или спать в относительно комфортабельных условиях, прижимаясь друг к другу в тщетной попытке согреться и сознавая при этом, что уже потеряли приятеля. Я и сам до сих пор не знаю, что лучше. С Толей нас мирило одно обстоятельство: мы слишком хорошо знали друг друга.

... На новом месте расположились на редкость удачно: ветер задувает к нам дым и вместе с ним тепло от костра. Дым давно уже не доставляет нам больших неприятностей, а тепла в нашей жизни не хватает больше всего. Впервые так получилось: на улице холодно, а под крышей тепло.

Ночью, когда пламя пригасло, опять сделалось холодно. А подбросили дровишек — прослезились от дыма, но зато и согрелись.

И еще новое место тем хорошо, что сильный ветер разгоняет комариков.

Подсчитали спички. На разведение огня на этой стоянке ушло сразу три штуки — ветер все задувал занявшийся было огонь. После подсчетов выяснилось: на сегодняшний день израсходовано семнадцать спичек. Выходит, полной коробки вполне на месяц может хватить.

Просыпались мы на этот раз скорее уже по привычке, а не по необходимости. Мы с Лешей нашли и притащили совершенно сухое сосновое бревно длиной метра четыре, уже без коры, и едва успели положить его в огонь, как оно тут же занялось. А потом только и оставалось продвигать его по мере сгорания, подставляя свежую часть. До самого утра оно дотянуло. Один только раз мы упустили момент, когда надо было подвинуть, и конец бревна, прогорев, перестал давать пламя. Тут же сделалось холодно, и мы все трое одновременно проснулись. Такая замечательная находка — это бревно! Леша как-то очень уж хорошо сегодня сказал:

— Больше всего во всей нашей жизни здесь мне нравятся ночи и вечера... Выйдешь часа в три-четыре, посмотришь на небо, а оно такое чистое...

— Если чистое, — скептически возразил Коваленко.

— Да, если чистое, — спокойно согласился с ним Алексей. — И звезды такие великолепные...

Относительно звезд скептику возразить уже было нечего. Мы редко их видим: их свет ревниво берегут облака. Или таежная чаща смыкается так, что свет их, пройдя миллиарды километров пути, рассеивается, слабеет и гаснет, встретив зеленое покрывало тайги.