Тезей - Проталин Валентин - Страница 22

- А ты? - спросила Герофила Лаодику.

- Я туда, куда и мой Поликарпик, - просто ответила Лаодика.

Вот она, еще одна проделка Гермеса. Так вот решилось и еще одно важное дело, сразу всех опять возбудившее, и печали прибавилось в мегароне.

...Среди ночи Герофила, припав к Тезею, расплакалась. Он лежал, осторожно, не двигаясь, чтобы ей не мешать. Обильные слезы Герофилы растекались по его коже.

Отрыдав, Герофила коротко и виновато вздохнула.

- Вот и все, - сказала она, поднимаясь.

- Может быть, тебе остаться? - спросил Тезей.

- Кто же тогда будет Герофилой, - ответила женщина - ...Нет, я бы и смогла стать твоей женою... Или кому-то еще... Я-то смогла бы, но сможет ли моя любовь. То, что внутри меня, поднимает в дорогу... Понимаешь?

- Пробую...

- Ты должен понять... Ты ведь такой же странник, как и я. Ты тоже нигде не приживешься, ибо тебе дано больше, чем надо для того, чтобы где-то укорениться.

- Похоже, ты разбираешься во мне лучше меня самого.

- Знаешь, почему женщина так хочет отнестись к тебе по-матерински?

- Почему?

- Оттого, что ты странник в этом мире.

- Неужели мы с тобой совсем не нужны этой жизни? - удивился Тезей.

- Мы-то как раз ей нужны, - объяснила Герофила, - но как нечто, приходящее из-за ее пределов. Потому-то и нет у нее к нам тепла.

- Неужели она так жестока?..

- Жестока от беззащитности, как ребенок.

- Про меня это твое пророчество?

- Про то, что и ты странник?

- Да.

- Тут не надо быть пророком.

- А что ты мне могла бы напророчить?

- Самое лучшее - быть любимцем богов.

- В любимцы я не гожусь, - рассудил Тезей, приподнимаясь.

- Отчего? - возразила Герофила. - Женщины-то относятся к тебе по-матерински. Ты познаешь и саму Афродиту.

- И буду, наконец, счастлив, - оживился Тезей.

Герофила даже рассмеялась.

- Того, кто не хочет или не умеет быть счастливым, и за уши не притянешь к ощущению счастья.

- Значит, счастья не будет, - спокойно согласился Тезей.

- Мы не будем счастливы. Но нам дано знать, что такое счастье... Бывают минуты, когда все в тебе как открывается: в любви или когда рождается песня. В такие моменты и умереть не страшно... Конечно, такие моменты проходят, эта жизнь берет свое, и опять боишься смерти... Но ведь было...

Тезей опять видел, как наполняются светом глаза женщины, озаряя весь ее облик, сияющую ее плоть.

- Теперь ты всю жизнь будешь видеть меня, - сказала Герофила, - даже с закры-тыми глазами.

...Цвет славного города Афины собрался у гавани Фалер. Толпились и горожане приблудные: певцы, музыканты и плясуны да мелкие служки, объединявшиеся и вокруг старого храма Диониса, и вокруг нового святилища Аполлона Дельфийского.

Были среди провожавших и носители бесспорных, хороших родословных. Во-первых, все юноши и девушки, с кем Тезей плавал на остров Крит. Во-вторых, сподвижники молодого афинского царя, успевшие побывать с ним в первых аттических походах против Полланта и его сыновей. Много было и простых палконосцев.

Если море подступало бы прямо к стенам Афин, то из одного только любопытства, провожать Герофилу вышла бы половина города. Но тащиться в Фалеры...

Что до Фалер, то его жители все поголовно высыпали из своих домов поглазеть на проводы знаменитой пророчицы.

Так и получилось: на пристани рядом с финикийским кораблем, готовым отправиться в плавание, стояли отдельной группой хозяин судна, Герофила, Поликарп и Лаодика. Около них - Тезей с Мусеем. Мусей остался рядом с Тезеем, чтобы поддержать своего царственного друга в первые минуты одиночества.

Подальше, вдоль стен корабельного дока и верфи, - прибывшие на проводы из Афин. За ними, несколько в стороне, в пространствах между лавками прибрежного рынка рассредоточились жители Фалер.

- Я желал бы стать чайкой, - вздохнул Мусей.

- Еще налетаешься, - пообещала пророчица.

- А что, - весело оживился Мусей, - снаряжу судно, набью его товарами, отпла-ваюсь и вернусь самым богатым афинянином... Верно? - обратился он к хозяину "Амурру", который направился к сходням, скорее всего, желая поторопить своих новых спутников.

- Паук целый год ткет, а одеться не во что, - уклончиво, но и хитровато улыбнувшись, ответил финикиянин.

- О боги, - удивился Мусей, - какие занятные у вас присказки... Скажи еще что-нибудь.

- Сказать?

- Скажи.

- Не обидишься?

- Поблагодарю даже.

- Пришел верблюд рогов просить, ему и уши отрезали.

- Поразительно, - продолжал удивляться Мусей, - совсем не похоже на пословицы наших хитрецов... Куда вы плывете, друзья мои, - вдруг грустно произнес он, обращаясь к Поликарпу и Лаодике. И снова - к хозяину судна. Значит, не советуешь снаряжать корабль?

- Почему? Голова работает - пробуй.

- Это тоже ваша финикийская присказка?

- Нет, - рассыпался мелким смехом хозяин судна, - это я сейчас сам придумал.

- Финикийские головы работают, - усмехнувшись, откликнулась Герофила, Я ж говорила - даже деньги под проценты ссужать целые общины научились.

- Община, община, - покачал головой финикиянин, - община, конечно, хорошо, но лучше бы самому... Без общины... Ах! - он коротко и как-то неожиданно доверительно махнул рукой.

Однако этот жест означал и иное. Афинский трубач, державшийся неподалеку, тут же протрубил сигнал молчания, какой всегда звучит на здешних берегах, когда корабль готов к отплытию.

Стало совсем тихо. Потом коротко - как прошелестело - прошгала группа афинян во главе со жрецом-глашатаем. Она приблизилась к отплывающим. Опять стало совсем тихо. И тут раздался голос глашатая, речитативом по строчкам он произносил прощальную молитву. Вся пристань негромким, но густым эхом повторяла каждое ее слово.

- Поликарпик, Поликарпик, - сокрушенно проговорил Тезей, - братик ты мой любимый...

Четвертая глава

Всю ночь, а, может быть, только под утро, разве разберешь, Тезею снился cон, из которого обязательно надо было выбраться и вернуться в Афины или хотя бы в Трезен. Проснуться в Афинах или в Трезене. Но как ни пытался он проснуться, оказывался в совершенно незнакомых местах с неведомыми постройками, с перепутанным нагромождением их, в полутьме. Одет был Тезей в какую-то рвань, ноги босые, тряпки не его. Мысленно он пытался даже переодеть себя. Это удавалось. Однако тут же на нем опять болтались какие-то лохмотья, едва прикрывающие наготу. То ли Афины, то ли Трезен находились где-то совсем близко. Тезей пытался двигаться куда-то, сворачивал и опять попадал неведомо куда. Мимо проносились какие-то люди, но никто не хотел указать ему дорогу. А, главное, боги исчезли из этого мира. И поэтому какой шаг ни сделай, он становился бессмысленным.

Тезей пробовал еще и еще раз сосредоточиться, собрать себя, напрячь мускулы и одним прыжком вылететь из этой ловушки. Он прыгнул и упал. Упал на пол рядом со своим ложем. Словно промахнулся, возвращаясь из ночных странствий, и, не попав обратно в постель, грохнулся прямо рядом с ней. И проснулся.

- Я этого, Тезей, не видел, - отчетливо раздался над царем голос Герма.

Над проснувшимся Тезеем стоял Герм, оказавший ему гостеприимство в первый день появления его в Афинах. Он сделал попытку помочь подняться теперешнему царю Аттики, однако молодой владыка успел вскочить на ноги.

- Лучшие люди города ждут тебя в твоем мегароне, засоня, - объявил Герм.

В мегароне Тезея действительно ждали афиняне из лучших. Точнее сказать, афиняне из самых высокопоставленных домов. Представляли они, правда, не всю совокупность городской знати, а только ее молодую поросль. С точки зрения принятия решений, не самую влиятельную, но жаждущую определиться в этом, до них устроенном мире. Двигало молодежью прежде всего желание поддержать Тезея, оставшегося вдруг в одиночестве. И Герм был не вполне точен, обозвав его засоней, поскольку появились на Акрополе молодые и знатные горожане совсем ранним утром, чтобы пробудившийся царь сразу оказался в их обществе. И слуги с домочадцами, не мешкая, впустили их во дворец, может быть, и нарушая заведенный порядок: без спросу впускали, но ведь и ситуация непростая - вот скоро проснется царь, а рядом - никого. Так что не только запустили гостей домашние Тезея, но и напитки, и яства быстренько вытащили из кладовых.