Ростов под тенью свастики - Смирнов Владислав Вячеславович - Страница 34

Я попросил свое командование разрешения забежать домой. А одежда была какая: маскхалат, валенки… А 14 февраля была необыкновенная погода. Перед этим выпал снег и наступила оттепель. Вода ручьями текла. И вот я по воде — в валенках. Их достоинство, между прочим, в том, что вода из них быстро вытекает. Подхожу к своему дому, вижу — стоит мама, Федосья Андреевна, и сестра Надя — они оставались в городе. Отец, а он — непризывного возраста, был мобилизован и находился в районе Мурманска, обслуживал прожектора в войсках ПВО. Он был электриком. Я подхожу буквально вплотную к матери, она на меня смотрит и не узнает. Первой узнала меня сестра: «Веня!» Всех ростовчан поразило, что с нами практически никакой не было техники. Все было довольно примитивно. А почему? Когда мы подошли к Ольгинской, у нас было много танков, но они не могли переправиться по льду и пошли дальше, севернее. Вошла же в Ростов в основном пехота, артиллерия на конной тяге.

Радость людей была неописуемая. Но они были одновременно и растеряны, они видели немецкую технику, а тут пришли солдаты с винтовками да автоматами. У них была вначале неуверенность, что это реальная победа, что это не какой-то налет наших частей, а что они вошли навсегда. Даже мама меня об этом спрашивала.

Я тогда собственно даже домой не зашел, время было весьма ограничено. Пошел догонять своих. Мы шли через Чкаловский поселок, через Северный на Большие Салы.

Со своими родными я увиделся еще раз. Под Большими Салами был бой. У меня почему-то начала чернеть рука, температура поднялась, а медсанбат наш отстал, он находился в Ростове на 2-м Орджоникидзе. Мне помощь на месте не могли оказать, пришлось возвращаться сюда. Пришел я ночью. Куда идти? Конечно, домой. Стучу в дверь: «Пустите, — говорю, — солдата переночевать». А мама отвечает. «Извините, приказ коменданта ни в коем случае без разрешения никого не селить». Я: «Так что же мне, на улице ночевать, зима все же». Оказывается, мама не узнала меня по голосу. Я несколько раз повторил свою просьбу, но не называл себя А потом говорю: «Ну, что, мам, неужели ты и сына не пустишь?». Тогда она почувствовала мои интонации в голосе, дверь моментально раскрылась. Так что я где-то с неделю прожил дома, меня прооперировали, подлечили. И я свою часть догонял уже на Миусс.

Окружение под Сталинградом и разгром произвели на немцев ошеломляющее впечатление. Они после этого очень боялись окружения. Поэтому они оставили в Ростове отряды прикрытия, а войска уходили на запад, так как немцы боялись обхода с севера.

Победа под Сталинградом, наоборот, колоссально подняла моральный дух нашей армии. Но я до сего времени не могу как следует осмыслить, что, невзирая на поражения в 41-м году, труднейшие бои, отступление, наше плохое вооружение: винтовка, пара гранат да бутылки с зажигательной смесью — уверенность в окончательной победе никогда не покидала нас. Прошло столько времени, я пытаюсь это все проанализировать: в чем же дело, то ли в нас настолько вселила эту веру та власть, что мы ее не теряли. А после Сталинграда дело дошло до того, что двигаются наши воинские части в ночное время, горят фары! Словно немцев не существует вообще.

Немцы же, наоборот, никак не могли понять после Сталинграда, что же произошло и почему? Ведь они считали себя непобедимыми.

Ш. ЧАГАЕВ. Когда немцев выбили уже из города, мы обходили район вокзала. И вот около моста, ведущего через железнодорожные пути, я увидел: стоит на коленях бабушка-старушка. Одну ногу она прижала к себе и нагнулась. Стоит — не двигается. Я подошел ближе. Смотрю: возле нее рассыпана крупа какая-то… Ее застала шальная пуля, и она, бедная, видимо, смертельно раненая, опустилась на колени и замерзла. И вот эта бабушка осталась в моей памяти на всю жизнь. Такая худенькая… Глаза у нее остекленели. И во взгляде застыл упрек. Мне она потом еще долго снилась. Много я видел убитых, но эта бабушка потрясла меня…