Ростов под тенью свастики - Смирнов Владислав Вячеславович - Страница 28

Н. КОРОЛЕВА. У нас на квартире жил немец, молодой летчик. Когда я уходила, сын, Сережа, оставался с бабушкой. И вот он, видимо, однажды немцу что-то сказал неприятное, тот и взял ею за ухо. Бабушка же за скалку и на немца. А потом говорила: «Что он со мной сделает? Убьет? Так мне все равно, скоро умирать, мне 78 лет.

В. ЛЕМЕШЕВ. Самое страшное для меня было, когда забрали отца. Приехал «черный ворон», как мы его называли. Он был у немцев такой же, как и у наших. Отец был инвалид, без руки, без ноги — попал под ток высокого напряжения. И вот ночью стук в дверь: «Открывайте! Полиция!». Отец отвечает: «Я без протеза, сейчас надену». А мне шепчет: «Полезай в окно. Там стоит акация» Я туда, во двор — и отбежал по Энгельса в сторону. Смотрю, стоит «черный ворон» и человек шесть полиции. Забрали отца, еще Ивана Прокопенко, Курбалова… и увезли. Прошло после этого некоторое время. Пришел я к уполномоченной, она сказала: «Был список, дворовые повыдавали».

А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. Особенно после одного случая. В соседнем квартале жила одна девочка. Просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. Было в ней что-то по-особенному привлекательное. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Ткань плотно фигурку облегала. Идет, а груди в такт шагам подрагивают. Крупные, упругие. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать.

Шла она раз по улице. Еще, запомнилось, узелок какой-то в руке несла, а на голове платок намотан, прямо по самые глаза, чтобы внимания меньше к себе привлекать. Да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу шли немцы. Человек пять-шесть. Гогочут. Пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.

Л. ШАБАЛИНА. Люди во дворе жили по-разному. Мы слышали, что в больших домах, где было много интеллигенции, евреев выдавали. Наши же дворовые не выдавали никого. Недалеко жил еврей Канторович. И как его раньше ни шпыняли, но в оккупацию никто не трогал. Он еще на рынке побирался. Недавно я его встретила на трамвайной остановке, совсем старичок, сердце так и кольнуло… Жили во дворе еще две еврейки, сестры-калечки, у них не было пальцев на руках и ногах. Неужели у кого-то из наших поднялась бы рука выдать их? В нашем доме жили еще Орешкины. Немцы отца расстреляли, он был партийным работником. А его дочка таскалась с немцами.

В. ЛЕМЕШЕВ. Когда отца арестовали, мы три раза с теткой ходили в тюрьму, носили передачи. Что могли собирали на базаре — простоквашу, кусочек булочки — и туда. Приносим. Говорят — передали. Спрашиваем: «А записку можно передать?». — «Да, короткую». Мы и подумали: давай проверим, живой он или нет, может, нас дурят. Написали записку, чтобы он передал нам ключ, от общей кладовки, он у него с собой был. Обратно пришло несколько слов «У меня все в порядке». Эта записочка торчала в дырке ключа. А потом как-то приходим, передачу у нас взяли, но сказали: он выбыл. Это было 22 сентября 1942 года. И больше ни слуху, ни духу. Потом, к счастью, пришла с менки мама. Как же мы были рады! Ее не было месяц и двадцать дней. Она застряла на Кубани.

Л. ШАБАЛИНА. В Нахичевани на углу Мурлычевской и 40-й линии партизаны убили немецкого солдата. Оккупанты согнали всех подряд и стали стрелять. А мой дядька как раз в это время там был. Прыгнул в окоп. А там много трупов лежало, и он хотел спрятаться между ними. Немцы увидели это. Стрелять не стали, бросили в окоп газовую гранату, и дядька задохнулся, мать потом еле-еле пробилась сквозь патрули, чтобы его похоронить.

Была у меня с немцами еще одна встреча. Воды в городе не было, и мы ходили за ней на Дон. Таскали на коромыслах. Напротив нас был пищеторг, там находились наши пленные. И вот иногда дашь пленному кусок макухи — он тебя во двор и пропустит. А там была у немцев водопроводная колонка. Один раз с соседкой тетей Соней Казарьян пошла туда за водой. Только стали ее набирать, откуда ни возьмись немец с пистолетом. И на нас. Я закричала от испуга, что было сил. Он прострелил нам ведра, а нам казалось, что он целил в нас. Вода из дырок в разные стороны. А тетку Соню он плеткой огрел. Так она неделю со двора не выходила. И я тоже боялась. Потом долго на базаре водой торговала, чтобы ведро купить, — без него жить нельзя было.

В. ГАЛУСТЯН. Я все время искала контакта с партизанами. И только позже узнала, что на Магнитогорском была явка подпольно-диверсионной группы «Клятва», которой руководил ростовский писатель Георгий Махоркин. Позже одну историю он мне сам рассказывал. Шел он по улице и увидел — за ним увязался сыщик. А уже вечерело. Встал он у собора за стеной, спрятался. А тот мимо. Он его по голове — и убил.

В. ЛЕМЕШЕВ. Список для гестапо, в который был включен и мой отец, якобы, как говорили взрослые, составили трое жильцов нашего дома. Составляли втроем для гарантии. Один из них, Василянский, инженер «Азовчерноморэнерго». Была еще одна сука — Рева ее звали — от слова революция, паскуда такая. И еще портной, фамилию я его забыл. Он все немцев у себя приваживал, у него была смазливая дочь — устраивали оргии.

Аресты были везде и предательство всюду. Тюрьма была переполнена. Везде на Богатяновском были захоронения, всюду было много трупов. Из тюрьмы выезжали душегубки. Мы о них уже знали. Трое из шестерых с нашего двора вернулись из тюрьмы: Курбалов, Богун и Силаев. Они пришли с низко опущенными головами. А Мокренко, дядя Ваня Прокопенко и мой отец — не вернулись.

А. КАРАПЕТЯН. После крупных расстрелов немцы на улицах уже никого не убивали. Старосты составили списки по своим кварталам: кто у них живет из руководителей предприятий, коммунистов. Немцы их пока не трогали. Вот в одном таком списке, как узнали позже, была и моя мать, кандидат в члены партии, активистка. Людей выдавали со стороны работы, соседи, система эта по-немецки работала четко. А за несколько дней до ухода из города немцы собрали всех этих людей по спискам. Черную работу делали полицаи. Всех арестованных свезли в тюрьму на Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были забиты трупами. Идешь, а кровь в коридорах чвакает.

Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. И жалости люди не проявляли. На базаре одному мужику прострелили живот. Два дня он крутился между лавками, кричал: «Помогите, спасите!». Ну, хоть бы кто-нибудь к нему подошел. Ползал, ползал пока не умер там.

Война вообще губительно действует на психику многих людей. А жизнь в оккупации калечит человека.

Мама моя уцелела, можно сказать, случайно. Немцы спешили и не всех по своим спискам успели собрать. Потом мы узнали, кто ее выдал: заврайоно, где мама состояла на учете. Она выдавала всех коммунистов и кандидатов в члены ВКП(б).

Маму потом приглашали для опознания людей из своего района. Но ее потом посадили. Сказали ты коммунистка, должна была заниматься подрывной работой в тылу немцев.

М. ВДОВИН. Когда наши прорвали фронт под Сталинградом и окружили немцев, то немцы убрали оттуда румын, ведь они не смогли сдержать наступление Красной Армии. И вот эти румыны потянулись через Ростов где-то в декабре. Это было подобно нашествию саранчи. Они по несколько человек врывались в дома и сметали все подряд, тащили все подчистую. Но потом наши люди сориентировались. Смотрят, что румыны пошли грабить, звали немцев. «Пан, пошли, там румын». Немцы их били нещадно. Немцы были злы на них за Сталинград. И в нашем квартале немцы колотили румын.

В. ТУРБИН. Немцы после краха под Сталинградом резко изменили свое поведение. Одни, наоборот, стали еще больше зверствовать, как бы мстя за своих, некоторые почувствовали, видимо, что настанет время и за все придется отвечать.