Ведьмаки и колдовки - Демина Карина - Страница 87

Швейцар проводил Аврелия Яковлевича взглядом, в котором Лихослав не углядел ни страха, ни любопытства, но лишь затаенную надежду, что сей высокий, однако зело неудобный гость в скором времени все ж отбудет. Аврелий же Яковлевич пересек холл, не обращая внимания ни на дам, кои, завидев Лихослава, застыли, верно, в ужасе, а одна таки вовсе чувств лишилась, ни на кавалеров, потянувшихся к оружию…

…дерьмово получается… газетенка? «Охальник», надо полагать… и если так, то небось каждый человек в королевстве теперь знает, что Лихослав Вевельский — волкодлак…

И что думают? А то и думают, что сам бы Лихо думать стал. Отпустили его по праву княжеской крови, тогда как по справедливости должны были пулей серебряной одарить да колом из благородной осины. И чеснока в пасть, с чесноком оно завсегда верней.

Сколько таких желающих найдется? А ведь прав Аврелий Яковлевич, хотя это-то он вслух не сказал… прав, появятся людишки, которые решат справедливость восстановить… и ладно, если только за Лихославом охота будет…

— Перестань. — Аврелий Яковлевич остановился перед дверью нумера для новобрачных, о чем извещала латунная табличка. — О дурном успеешь подумать. Ныне же давай о хорошем…

— И что хорошего?

— Ты живой. — Дверь Аврелий Яковлевич открыл пинком. — И это хорошо, крестничек. А остальное как-нибудь да сладится.

Пожалуй, в этом ведьмак был прав.

Он живой.

И Евдокия жива… и, наверное, переживает… записку бы послать, а после…

— Есть хочешь? — поинтересовался Аврелий Яковлевич, отправляя трость на подставку. Пальто его, иное, но не менее богатое, нежели прежнее, исчезло в гардеробном шкапу, где, как успел заметить Лихо, были и плащи, и пальто, и даже бобровая тяжелая шуба.

— Нет.

— Врешь.

— Спешу.

— К девице своей? От и правильно, поспеши… оно чем жалостливей выглядишь, тем лучше…

— Она волнуется.

— А то, было бы странно, когда б не волновалась. — Аврелий Яковлевич снял рожок телефона и велел: — Обед принесите. На двоих. Что? Да что есть, та и несите… а девицу твою Себастьян успокоит.

— Скажите еще, что утешит, — мрачно сказал Лихослав, понимая, что обедать придется. Честно говоря, он был голоден. Не то чтобы в заключении не кормили, кормили, и весьма неплохо, следовало полагать, Севастьяновыми стараниями, ибо сомнительно, чтобы обыкновенным заключенным доставляли свиную шейку под соусом из белых грибов, фазаньи ножки, перепелов, начиненных можжевеловыми темными ягодами, и прочие изыски, не говоря уже о вине. Но та еда в горло не шла…

— А понадобится, то и утешит, — хмыкнул Аврелий Яковлевич, проводя ладонью по бороде. — И не сверкай глазищами, не сверкай. Говорить будем… для начала.

— А обед?

— Обед разговору не помеха… иди вон, пока несут, вымойся, а то тюремным духом от тебя несет. Я ж к нему издавна нервически отношуся.

Лихослав крепко сомневался, что понятие «нервически» вовсе было известно ведьмаку, однако спорить не стал. И не удивился, обнаружив в ванной комнате смену одежды.

— Садись. — Аврелий Яковлевич сам отодвинул стул, и этакая любезность поневоле насторожила. — И ешь. Готовят здесь прилично…

С этим Лихослав согласился: фрикасе из кролика с раковыми шейками было отменным, да и семга, на гриле жаренная, политая топленым маслом и цитроном, удалась…

— Вот что, крестничек, — Аврелий Яковлевич уселся напротив, сам не ел, но лишь смотрел, рукою щеку подперши, с умилением, почти с восторгом, от которого Лихославу становилось неловко, — отпустить тебя отпустили, но…

— Присматривать будут?

— Не без этого… я и буду, раз тебя на поруки взявши.

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Мизинец Аврелия Яковлевича с розовым, но ребристым ногтем скользнул по краю тарелки. — Когда б не это дерьмецо трепливое, оно легче было бы… вот за то людишек и не люблю, что по-за мизерной выгоды ближнего утопят…

Кто ему услужил, Лихослав уточнять не стал, и без того ясно было.

— В ином каком разе король попросту сделал бы вид, что знать о тебе не знает и ведать не ведает…

— А теперь знает?

— И знает, и ведает, и потому должон действовать сообразно закону. Или придумать, как оный закон обойти. Волкодлака на свободе оставить… сам понимаешь. Ты ешь, крестничек, это я так, чтобы ситуацию в целом обрисовать…

— Монастырь?

— Ну… многим эта твоя идея пришлась бы по нраву…

— Не вам.

— Не мне, крестничек. Уж извини, я жизнь люблю и не понимаю, как от нее прятаться можно. Богам служить? Таки кто мешает в миру-то… и ты у нас не монашеского складу будешь, потому не слушай.

Лихослав кивнул.

Слушать или нет… а ведь, говоря по правде, выход для такого, как он… дальний монастырь с прочными стенами, осененный Вотановым знаком, способный запереть не только Лихослава-человека, но и того, кем он стал.

— Неволить тебя не станут, — меж тем продолжил Аврелий Яковлевич, глядя мрачно, словно догадываясь о Лихославовых трусливых мыслях и их не одобряя. — Намекать будут, да… но тут уж сам сообразишь, как оно… только не спеши. В монастырь оно всегда успеется. А пока живешь, то вот…

Аврелий Яковлевич достал из кармана серебристый поясок, во всяком случае Лихослав принял эту вещицу именно за поясок, но понял, что ошибается.

— Ошейник? — Он протянул руку, но прикоснуться не посмел, отодвинул.

— Ошейник, — подтвердил ведьмак, — пока он на тебе, обличье не сменишь.

Серебро не опаляло.

Да и с размером Аврелий Яковлевич угадал.

— Не обижайся на меня, крестничек, но…

— Не обижаюсь. Спасибо за все.

Ошейник не давил.

И вовсе не ощущался, легким был, теплым и, казалось, живым. Странное дело, но он, должный бы раздражать, поелику не привык будущий князь Вевельский к подобным украшениям, напротив, успокаивал. И Лихо, поглаживая серебряное плетение, думал, что, быть может, все вовсе не так уж и плохо.

— И еще… — Аврелий Яковлевич постучал по столу черенком вилки. — Он… не столько тебя от переворота бережет, сколько зов глушит.

Лихо застегнул рубаху.

А братец знал… наверняка знал, оттого и подобрал такую, чтоб воротник высокий… под воротничком небось ошейника не видать.

— Но все одно, Лишек… Радомил верно сказал. Не на ошейник рассчитывай, а на себя… сам устоишь, и поводки не нужны будут.

У гостиницы его ждали.

Двое.

И встрече этой Лихо вовсе не удивился, обрадовался даже.

— Чем могу помочь, господа? — В мундире и при сабле он чувствовал себя почти прежним.

— Можешь… если сдохнешь.

— Прямо тут?

Красные мундиры дворцовой гвардии. Эполеты. Перевязь, золотой нитью расшитая… сапоги хромовые начищены так, что солнце отражается.

А за формой лиц не видно.

И стоят эти двое почти близнецами, единственным различием — усы, которые у левого соломенного колеру и вверх закручены, сдобрены щедро воском. У правого — аккуратненькие, и бороденка на гишпанский манер, острым клинышком.

— Да зачем тут, — сказал тот, который бородатый, подбородок задирая.

Высокий, он силился казаться еще выше и глядеть на Лихослава сверху вниз, но получалось не очень хорошо.

— Тогда где?

А ведь уверены в собственном превосходстве, в силе и в праве… ну да, кто он? Нелюдь.

— А тут, недалече. — Усатый ус крутанул. — Отойдем-с?

Швейцар повернулся спиной. Какое ему дело до господ офицеров? У них свои дела, в каковые лезть себе дороже, да и к чему? Поубивают друг друга? Пущай убивают, главное, чтоб гостям не мешали…

Идти и вправду было недалеко, до заднего двора, который при гостинице остался со времен давних, когда стоял на этом месте самый обыкновенный трактир, а при нем — конюшни со сменными лошадьми. Конюшни и ныне остались, и каретный сарай, и иные крайне полезные хозяйственные постройки, о существовании каковых постояльцы в большинстве своем и не догадывались.

— Может, все-таки миром? — предложил Лихослав, озираясь.

Тихо.

Безлюдно… оно и верно, дуэли не то чтобы запрещены, но всяко высочайше не одобряются. А высочайшее неодобрение, оно и карьеру попортить может.