Ведьмаки и колдовки - Демина Карина - Страница 3

…и обои бумажные, разрисованные в сорок цветов, а поверху еще золоченые…

…и полы дубовые…

…стекла в окнах заговоренные, особо прочные…

…трубы и водопровод… котел с подогревом в подвале… дрова для котла…

Деньги — это та же люстра из богемского хрусталя, которой маменька немало гордилась, потому что подобной красоты ни у кого-то в Краковеле не было, и сам мэр захаживал, любовался…

…и мебель резная, с позолотой. Аленкины любимые стулья, обтянутые гобеленовой аглицкой тканью да подложенные конским волосом…

…и наряды.

…драгоценности.

…столовое серебро и тот ужасающего вида парадный сервиз на шестьдесят персон, который хранился в сундуках.

— Я понимаю. — Аленка смотрела в глаза отражению Евдокии. — Но и ты пойми, что одно дело, когда деньги для жизни. А другое — когда жизнь за-ради денег.

Наверное.

…и все-таки точит, грызет сердце сомнение. Да, сейчас Лихо добр, а потом что будет, после свадьбы? И не выйдет ли так, что он просто возьмет Евдокиино приданое во благо собственной семьи, а ее сошлет подальше, чтобы не позориться…

— Эх, Дуся… — со вздохом Аленка отступилась, — какая ты порой бываешь упертая, сил нет. Коль сомневаешься, то не иди замуж.

Евдокия слово дала. А она слово свое держит, и… и вообще кольцо не снималось.

Это ли не знак?

И Евдокия, погладив теплый черный камень, повернулась к сестрице и велела:

— Рассказывай.

— О чем? — Аленка разом смешалась и взгляд отвела.

— О том, что здесь творится…

— Ничего не творится… вот вчера мы декламациями занимались. И мне кажется, я немалый успех имела. А Иоланта все время запиналась, будто бы читать не умеет… Лизанька, напротив, читала очень громко. Мне кажется, что она думает, если громко — то хорошо… но, наверное, нельзя так говорить. Но ты сама знаешь, была ведь… а позавчера примерка была. Костюмы для бала-маскарада… по-моему, это как-то скучно: который год подряд шить цветочные наряды… хотя из тебя очень красивый гиацинт выйдет, поверь моему слову…

Евдокия хмыкнула: неужто сестрица и вправду полагает, будто ее интересуют эти декламации, пикники и маскарады?

— Алена, я не о том спрашиваю, — с улыбкой произнесла Евдокия, признаваясь себе самой, что гиацинтовое платье и вправду выходило великолепным.

Лихо бы понравилось.

И понравится, если он сам, конечно, на этом балу объявится.

— Еще не время…

— Алена!

— Не время. — Глаза полыхнули яркой зеленью, сделавшись вовсе не человеческими. — Пожалуйста, Дуся… я пока не могу…

— Рассказать?

— И рассказать тоже… луна неполная… еще неполная… неделя всего осталась… пожалуйста. Неделя, и… и тебе бы уехать. Меня оно не тронет, а ты…

— А у меня охрана имеется.

…во всяком случае, по ночам.

Лихо вернулся на закате.

Обнял.

И, прижав к себе, тихо выдохнул:

— Ева… а я тебе ничего не принес… простишь?

— Прощу.

И не будет думать больше ни о чем. Как оно там сложится дальше? Как-нибудь, но… темнота укроет от ревнивого взгляда богов. И можно позволить себе быть бесстыдною и даже развратною.

Шелковая лента выскальзывает из косы.

И кожаный шнурок, которым он стягивает свои такие жесткие ломкие волосы. Тычется носом в руки, беспокойно, беззащитно, вновь и вновь произносит это, уже не чужое, имя:

— Ева…

…Евдокия.

…но и так хорошо. И обнять его, беспокойного, унять непонятную тревогу.

Пусть останется за порогом, за границей темноты. Будет день, будут заботы, а пока Евдокия разгладит морщины вокруг его глаз. И коротких ресниц коснется, которые колются, будто иголки…

…и замрет, уткнувшись носом в шею, горячую, сухую, как земля на старом карьере…

— Что ты со мной делаешь? — Его шепот тревожит ночь.

— А ты?

— И я…

Волосы перепутались, переплелись прядями, точно старые деревья ветвями… и хорошо лежать в кольце его рук.

Не думается ни о чем.

И Евдокия счастливо позволяет себе не думать…

Часы бьют полночь, но кто бы ни бродил по темным коридорам Цветочного павильона, в комнату Евдокии он заглядывать не смеет. А на рассвете, который Евдокия чувствует сквозь сон прохладою от окна, птичьим взбудораженным щебетом, Лихослав уходит.

…как ему верить?

И не верить никак…

…два дня прошли без происшествий.

Почти.

Странное пристрастие Иоланты к зеркалам не в счет. Теперь она повсюду носила с собой крохотное, с ладошку величиной, зеркальце, от которого если и отрывала взгляд, то ненадолго.

Улыбалась странно.

Говорила тихо.

А в остальном все как прежде.

Очередная свара Богуславы и Габрисии, которая, растеряв былую невозмутимость, расплакалась. И в слезах убежала в свою комнату; прочие же красавицы сделали вид, что ничего-то не заметили. А может, и вправду не заметили?

Эржбета писала.

…Ядзита, как и прежде, занималась вышивкой…

…Богуслава, растревоженная ссорой, мерила комнату шагами…

…Лизанька читала очередное послание, которое то к груди прижимала, то к губам, и вздыхала этак, со значением…

…Мазена, устроившаяся в стороне, тоже читала, но книгу в солидном кожаном переплете.

— Я… я больше не собираюсь молчать! — Габрисия появилась в гостиной.

Гневливая.

И глаза покраснели от слез… способна ли матерая колдовка плакать?

— Пусть все знают правду!

— Какую, Габи? — Богуслава остановилась.

…одержимая?

…об одержимых Себастьян знает не так и мало. Случается человеку по воле своей впустить в тело духа. Думают обычно, что справятся, верят, а после, когда оно бедой оборачивается, то удивляются тому, как же вышло этакое… и ведь началось все с того самого приворота.

Дура…

…и надо бы скрутить, сдать жрецам, авось еще не поздно, заперли бы, замолили, вычистили измаранную прикосновением тьмы душу.

Нельзя. Не время еще.

— Ты моего жениха увела!

— Помилуй, дорогая, не я увела. Он сам не чаял, как от тебя спастись… ты была такой… страшненькой… но с претензией. — Богуслава смерила соперницу насмешливым взглядом.

А ведь не переменилась. Не то чтобы Себастьян так уж хорошо знал ее — прежнюю, но сколько ни приглядывался, странного не замечал.

Не ошиблась ли Ядзита?

Вышивает, словно не слышит ничего; и прочие красавицы ослепли, оглохли… нет, не оглохли, прислушиваются к ссоре, любопытствуют.

— Да и кому интересны дела минувших дней. — Богуслава расправила руку, глядя исключительно на собственные ногти. Розоватые, аккуратно подпиленные и смазанные маслом, они тускло поблескивали, и Себастьян не мог отделаться от ощущения, что при нужде эти ногти изменят и цвет, и форму, став острее, прочнее, опаснее…

…аж шкура зачесалась, предчувствуя недоброе.

— Никому, — согласилась Габрисия, мазнув ладонью по пылающей щеке. — Куда интересней, как ты с единорогом договорилась, дорогая…

Мазена закрыла книгу.

А Эржбета оторвалась от записей, Лизанька и та письмо, едва ли не до дыр зачитанное, отложила.

Интересно получается.

— Панночка Габрисия, — Клементина, по своему обычаю державшаяся в тени, выступила, — вы осознаете, сколь серьезное обвинение выдвигаете против княжны Ястрежемской? И если окажется, что вы клевещете…

— Я буду очень удивлена, — вполголоса произнесла Ядзита. Игла в ловких пальцах ее замерла, но ненадолго.

— Я обвиняю Богуславу Ястрежемску в обмане и подлоге. Она давно уже не невинна… — Габрисия разжала кулаки. — Четыре года тому я застала ее в постели с… князем Войтехом Кирбеничем…

— Ложь, — легко отмахнулась Богуслава.

— Как драматично! — Эржбета прикусила деревянную палочку, уже изрядно разжеванную. — Накануне свадьбы невеста застает суженого с лучшею подругой в… в компрометирующих обстоятельствах…

— Габи, не позорься. — Богуслава не выглядела ни смущенной, ни напуганной. — Тебе показалось, что ты застала в Войтеховой постели меня…

— Показалось?!