Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир - Страница 79

— Видишь, Серхио, какой тут у нас театр? — сказала я ошарашенному Серхио, молодому, но уже лысоватому парню. — Но все это недоразумение, скоро во всем разберутся и нас отпустят.

Он продолжал молчать, очевидно находясь в состоянии легкого шока.

Через минуту нас вывели, его же оставили в квартире. Серхио был последним из наших знакомых, кто видел нас, и был фактически единственным свидетелем нашего ареста. В доме никто так и не видел, как нас увели. Утром, когда его отпустили, он, несмотря на запрет, рассказал нашим друзьям о случившемся. Луис пошел прямо к начальнику Федеральной полиции, с которым был знаком, чтобы прояснить нашу судьбу или хотя бы позаботиться о детях. Его вежливо послали куда подальше и велели помалкивать о том, что ему известно. Это все мы выяснили потом в процессе общения с охранниками и с американцами тоже. Ведь мы находились в их компании пятнадцать месяцев и нас они уже принимали за своих.

В сопровождении двух агентов контрразведки мы вышли на лестничную площадку и пошли к лифту. Малышку я несла на руках, старшую дочь вела за руку.

В доме царила мертвая тишина. На улице у подъезда стояла черного цвета машина с зашторенными стеклами. Нас посадили в машину. Ехали довольно долго. Наконец, остановились у одноэтажного здания, перед входом в которое стоял полицейский с автоматом. По-видимому, это был полицейский участок. Одет полицейский был в форму полиции провинции Буэнос-Айрес. Нас ввели в какое-то помещение, напоминавшее приемную, но совершенно без мебели, и велели сесть прямо на паркетный пол.

Через некоторое время в комнату вошел лысоватый, смуглый маленький человек с тоненькими, аккуратно подбритыми усиками-шнурочками. Его черные, как маслины, влажные глазки злобно уставились на нас.

— Вы знаете, почему вы здесь? — спросил он высоким резким голосом.

— Нет, сеньор, понятия не имею.

— Вы — русские шпионы, которые приехали в нашу страну заниматься подрывной деятельностью.

— Никакие мы не шпионы, я понятия не имею, что вы такое говорите.

— Допустим. Но вы использовали нашу страну для ведения своей шпионской деятельности, не так ли?

— Помилуйте, о какой такой еще деятельности вы говорите? У меня дети.

— Вам лучше сказать все правду! Ваш муж нам уже все рассказал. Он во всем признался, и будет лучше, если вы тоже все по-хорошему расскажете.

— Что значит— по-хорошему? Что, может быть еще и по-плохому?

— Да! Может! Для начала мы у вас на глазах будем пытать ваших детей. А затем и за вас примемся.

— И ваша католическая вера вам это позволяет?

— Оставьте в покое нашу веру! Она не про вас, атеистов-материалистов! Бог нас простит, если речь идет о Родине.

— Даже пытать детей?

— В интересах дела— да. Наша вера позволяет это.

— Ничего я говорить не буду, пока не увижу мужа.

— Вы этим только осложняете свое положение. Пеняйте потом на себя, — сказал он и вышел. Мы продолжали сидеть на холодном полу. В дверях стоял охранник.

Я попросилась в туалет. Дежурный полицейский проводил меня. Сначала я сводила девочек, затем пошла сама. Полицейский все это время торчал в дверях туалета.

— Ну будьте же джентльменом! — сказала я. — Отойдите хоть на минутку. Ведь я женщина, как вам не стыдно!

Полицейский отошел. Вынув бобину с пленкой, я разломила ее, выбросив обломки в урну, а пленку пыталась спустить в унитаз. Но пленка, превратившись в «бороду», никак не хотела тонуть. Преодолевая отвращение, забравшись рукой в осклизлый вонючий унитаз, я вытащила пленку и засунула ее в заплеванную урну, прикрыв кучей использованной туалетной бумаги и прочего мусора. Пленку эту так и не нашли. Если бы спецслужба вела записи радиосеансов «Центр — «Весты», то при наличии шифров эту радиограмму они смогли бы прочитать. А ведь там, очевидно, были последние инструкции по Чили и США. Возможно, и адреса, явки, имена. Возможно, давались координаты нашего агента, исчезнувшего в Хьюстоне.

Нудно и долго тянулось время. Снова приходил тот худой и злющий и снова угрожал. Я продолжала молчать. Утром он пришел еще раз, на тонких губах его играла ироническая улыбка.

— Ну вот, я же говорил вам, что ваш муж во всем признался, — сказал он. — Он проявил благоразумие.

— Я хочу его видеть.

— Не сейчас. Ведь вы познакомились с вашим мужем на свадьбе в ресторане «Пекин» в Москве, не правда ли?

Я поняла, что «Вест» действительно начал говорить.

— Это еще ничего не значит.

— Мы заставим вас заговорить, не сомневайтесь, — сказал он и вышел.

Через полчаса нас перевели в другую комнату, тоже без окон, но здесь хоть было чисто и стояла железная койка казенного образца, заправленная грубым солдатским одеялом. Наконец-то я с детьми смогла хоть немного прилечь. Я потеряла счет времени, поскольку в комнате, где мы находились, не было окон, только горел ослепительно яркий свет. Но когда вошел дежурный полицейский, я увидела сквозь открытую дверь, что на улице уже было светло.

Только что заступивший на дежурство полицейский в форме мышиного цвета провинции Буэнос-Айрес оторопело таращился на нас.

— Надо бы хоть что-нибудь дать детям, — сказала я. — Они с вечера ничего не ели.

Вскоре он принес молоко, которое вскипятил в грязном, помятом алюминиевом чайнике с накипью в палец толщиной, и хлеб. Я поблагодарила его и жестом показала, не помог ли бы он нам отсюда выбраться. Я бы в долгу не осталась. Он также красноречивым жестом мне ответил, что его за это вздернут на виселице.

Вскоре за нами пришли. Во дворе стоял закрытый полицейский джип, который доставил нас в тюрьму, где находились одни женщины. Нас поместили в отдельную камеру, выкрашенную ослепительно белой краской, где день и ночь горел яркий свет. Собственно, не камера, а комната. В сопровождении суровой надзирательницы мы могли выходить на прогулки в крохотный внутренний благоустроенный дворик с застекленной крышей. Кормили довольно сносно. Мясо и макароны. Макароны и мясо. Никто больше к нам пока не приходил. Я понимала, что «Вест» пытается облегчить наше положение, принимая все на себя.

Так прошло две недели. А может быть, и все три. Я потеряла счет времени. Однажды вечером нас вывели из тюрьмы, посадили снова в черный лимузин и куда-то повезли. Сопровождал нас тог самый офицер, что ломился тогда в спальню во время ареста.

— Вы понимаете, сеньора, ваш муж отмочил такой номер, что пи в какие ворота не лезет. Уж и не знаем, что с ним делать. Он пытался сообщить в прессу о вашей ситуации, а когда мы на него насели, о еще имел наглость заявить, чтобы мы занимались своим делом, а он-де будет — своим. Тем самым он усугубил ваше положение, да и свое тоже.

Нас везли довольно долго по незнакомым улицам Большого Буэнос-Айреса. Наконец машина въехала во двор маленькой виллы с мезонином под красной черепичной крышей. Нас встречала охрана, состоявшая из четырех молодых людей в штатском. Они проводили меня и детей в изолированную комнату с отдельным туалетом, которая должна на довольно долгое время стать местом нашего заточения. Вначале режим был ужасно строгий. Из комнаты не разрешали выходить. Затем, по моей просьбе, стали выводить детей на прогулки во дворик. Потом и мне разрешили гулять с ними. В первые дни на кухне управлялись сами охранники, довольно молодые парни, но пища, которую они готовили, не подходила для детей, и я попросила их, чтобы мне предоставили возможность готовить для детей отдельно. Так я стала вхожа на кухню и иногда готовила на всех, молодым ребятам это очень нравилось. Сами же они с удовольствием мыли посуду. С неделю никто не приезжал. Никаких допросов. Никого. Все эти дни я ломала голову, думая о том, как все это у нас произошло. Арест был внезапным. А предшествовала ли ему разработка? Если да, то разработка была, по-видимому, в самом начале. А не вызван ли арест намечавшимся отъездом «Веста» в Чили? Но ведь он от своего окружения не скрывал, что собирается в Чили. За день до ареста произошли два эпизода, на первый взгляд незначительных, о которых я рассказала «Весту».