Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир - Страница 31

— Ну, мучачос, вы даете! Где мне справиться с таким мастодонтом?! — воскликнул я.

— А ты попробуй, не бойся!

Я обратил внимание, что парень был только грозен с виду, а на самом деле полноват и рыхловат. За время тренировок и соревнований там, в Ленинграде, я научился еще до схватки оценивать противника. Сели. Хлопнув рука об руку, сделали захват, я на долю секунды раньше. Разминка. Перевес то в одну, то в другую сторону, то он меня почти дожимает до крышки стола, то я его. Силен, однако, битюг. Весь покраснел как рак, пот с него градом, глаза заливает. Вокруг весь этаж, включая сержантов. Остановился и проходивший мимо подполковник Мендес. Поединок затягивался, хотя я почувствовал, что мой противник выдохся, глаза у него полезли из орбит, но глядел он на меня ужас как свирепо. Я все сильнее сдавливал его начавшую дрожать руку, затем, уловив момент, когда он несколько расслабился, резким движением неожиданно дожал его руку на крышку стола. Триумфальный вопль разнесся по этажу, а посрамленный малый с приятелями удалились.

— Пошли, Ладислао, перекусим после службы, — предложили ребята с этажа.

Впятером мы обосновались в крошенном ресторанчике на Пасео-Колон. Мы заказали традиционный «би-фе анчо» — широкий, приготовленный на гриле кровавый бифштекс в палец толщиной, с жареным яйцом сверху— «а кабальо», то есть на коне, «кон папас фритас» — с жаренным в оливковом масле хрустящим картофелем, «энсалада микста»— салат из зелени и томатов, обильно заправленный маслом и уксусом, и огромный кувшин красного вина, которое мы разбавляли газированной водой из сифона. На десерт — «пострэ-де-вихилянте»— десерт постового, состоявший из толстого ломтя мягкого, невыдержанного сыра и такого же ломтя плотного мармелада— «дульсэ-де-мембрильо» (из айвы) или «дульсэ-де-батата» — первый из них приготовлен из плодов мембрильо и имеет бордовый цвет, второй изготавливается из батата— сладкого картофеля, оба типа мармелада чрезвычайно популярны как в столице, так и в провинции. Хлеб белый в виде небольших, хрустящих, практически полых булочек. Черного хлеба здесь вовсе нет. Завершили скромную солдатскую трапезу рюмкой доброго коньяку и маленькой чашечкой крепкого ароматного кофе по-итальянски— «эспрессо», который с шипением выдал нам кофеварочный агрегат.

Ночью я долго ворочался в своей холостяцкой постели, пытаясь уснуть. Перебирая в уме по установившейся привычке события прошедшего дня, подумал: «А правильно ли я поступил, вступив в это самое соревнование? И зачем мне было высовываться? Бравада, не более. Что мне это дало? Ровным счетом ничего. Нет, надо будет впредь остерегаться подобных эксцессов. Силу, что ли, некуда девать? Вот освобожусь от службы, надо будет заняться спортом. Хотя бы легкой атлетикой или плаванием, а еще лучше теннисом. Спорт к тому же помогает завести интересные знакомства».

Утром следующего дня отправляемся на стрельбище войсковой части в Палермо. Вначале из пистолета — кольта 45 калибра, похожего на нашего «стечкина». Вышли на огневой рубеж. После тщательного инструктажа сержант дал нам поначалу возможность поприцеливаться и пощелкать из пистолета без патронов. Затем выдал по пять патронов и подал команду заряжать. «Как-то надо не показать, что у меня есть навыки в стрельбе», — подумал я, прицеливаясь в мишень. Краем глаза заметил, что сержант следит за мной. Закрыл оба глаза и нажал на спусковой крючок.

— Ты что жмуришься, боишься, что ли? — спросил сержант с усмешкой.

— А? — повернулся я к нему, подняв оружие стволом вверх.

— Не жмурься, говорят тебе! И не дергай за крючок! — сказал он. — Первый выстрел — девятка.

Еще четыре выстрела — 9, 7, 6, «молоко». Это уж я специально мазал.

— Ну что ж, для начала неплохо, — одобрил сержант.

Отстрелявшись из пистолета, мы перешли к стрельбе из винтовки маузер. Результаты были примерно такие же. Это был наш единственный выход на стрельбище за всю службу. В армии экономили патроны.

Седьмого ноября совпало с выходным днем. Рано утром оседлал свою мотонету и направился на Костанеру, набережную Рио-де-ля-Платы. Костанера уже проснулась, и многочисленные ресторанчики готовились к приему посетителей. Вздымая фонтаны брызг, на Рио-де-ля-Плату садились гидропланы. Прямо за оградой Костанеры был городской аэропорт, использовавшийся для внутренних линий национальной компании «Аэролинеас архентинас», а также для полетов в соседний Уругвай, берега которого не были отсюда видны, поскольку ширина реки здесь была около 30–40 километров.

По длинному молу я въехал на территорию яхт-клуба «Оливос», расположенного на острове. На молу было полным-полно рыболовов. Из порта Оливос то и дело выходили белоснежные яхты. Горизонт был весь в белых парусах, проводилась регата.

Побродив по территории яхт-клуба, я затем проехал по песчаному берегу до самого дальнего, совершенно безлюдного пляжа и, оставив мотороллер на берегу, побрел на каменистый мысок, далеко выдававшийся в Рио. Там я разулся и, расположившись на нагретом солнцем плоском камне и опустив босые ноги в теплые воды реки, предался воспоминаниям о далекой Родине, об оставшейся там молодой жене, о матери, о братьях. Там уже, возможно, выпал первый снег. Давно закончился праздничный парад, и миллионы моих соотечественников, посидев за праздничным столом, уже отправились спать. А я вот здесь сижу на берегу широчайшей реки вдали от Родины. Тоска охватила меня. Ностальгия. Отчего-то вспомнился райцентр в Марийской Автономной республике, куда мы в 1934 году переехали с Украины. Мне тогда было два года. На Украине в то время проводилась коллективизация, и в начале тридцатых годов там свирепствовал голод. Отец взял да и перевез нас к себе на родину в Марийскую республику. Отец по тем временам был человек грамотный — он закончил четыре класса церковно-приходской школы, воевал в Первую мировую, в гражданскую, учился на курсах следователей ВЧК, служил там около десяти лет, одновременно закончил юридический техникум. Поэтому его и назначили прокурором Мари-Туренского района в ста километрах от столицы — Йошкар-Олы. Времена были сложные, тяжелые, здесь тоже проводилась коллективизация со всеми ее последствиями. Первые несколько лет работа у отца шла как будто ничего, он пользовался уважением в районе, превосходно владел родным марийским языком. Но вот наступил 1937 год. Отец и раньше был не прочь пропустить рюмочку-другую, теперь начал изрядно напиваться, буянить.

— Где мой револьвер?! — кричал он в пьяном угаре. перебирая по ковру босыми ногами, пока мать с бабушкой раздевали его. — Дайте мне револьвер! — У него был именной никелированный браунинг еще со времен работы в ЧК.

— Дам тебе сейчас такой револьвер, что искры из глаз посыпятся, — спокойно говорила бабушка, вместе с мамой пеленая его в простыню, благо отец был маленького роста, на голову ниже матери, и они без труда с ним справлялись.

— Я чекист! — возмущался отец во все горло. — Не смейте трогать меня!

— Чекист, чекист, засранный чекист, — приговаривала бабушка, ловко привязывая его к кровати. — Так засвечу, что забудешь про своего чекиста.

Браунинг отцов бабушка давно запрятала под замок где-то в недрах старого кованого сундука. А вокруг свирепствовала ежовщина. Был брошен в тюрьму близкий друг отца, наш сосед, тоже мариец, с которым мы несколько лет прожили бок о бок и дружили семьями. Отец категорически отказался дать санкцию на его арест. Ручаясь за него, ездил в Йошкар-Олу, доказывал, что никакой он не враг народа. Все было напрасно: обошлись и без санкции прокурора — десять лет лагерей с конфискацией имущества. И имущество — жалкие крохи. Четверо детей мал мала меньше. Их выселили из казенной квартиры. Отец помог семье репрессированного друга переехать в село, устроил в совхозе, где с детьми было легче прожить, помогал всем, чем только мог. Хлопоты отца не прошли даром. Друга вскоре выпустили из лагеря.

Были и другие случаи, когда он вмешивался, и иногда небезуспешно. За это вскоре его самого сняли с работы. Стоял вопрос о его пребывании в партии. Работала особая комиссия, угроза ареста нависла над ним. Он стал все чаще напиваться, а по ночам скрежетал зубами и кричал: его мучили кошмары. Мать тем временем продолжала работать машинисткой в райкоме партии. Начальником отдела кадров районного НКВД работал старый приятель отца. Они работали когда-то вместе в особом отделе ВЧК дивизии Котовского. Он-то и помог отвести от отца угрозу ареста. В то время при машинно-тракторных станциях (МТС) учреждалась новая должность заместителя директора по политчасти, куда назначались бывшие чекисты. Вот на эту-то должность в довольно большое село Хлебниково и спровадил отца его приятель, выводя из-под удара.