Жизнь взаймы - Ремарк Эрих Мария - Страница 13

Эта мысль не приходила раньше в голову Лилиан, и она утешила ее. Ведь Лилиан считала, что с отъездом оборвутся все нити, связывающие ее с санаторием.

— Да, в самом деле, можно попросить, чтобы прислали, — сказала Лилиан.

Машина отъехала, Хольман махал им рукой. Борис не появлялся.

Лилиан посмотрела вокруг. На террасах солярия, на которых еще минуту назад никого не было видно, вдруг появились люди. Больные, лежавшие там в шезлонгах, поднялись и выстроились цепочкой. Тайный телеграф санатория уже известил их о

—происходящем, и теперь, услышав шум мотора, они встали и глядели вниз; тонкая цепочка людей темнела на фоне густо-синего неба.

— Как на верхнем ярусе во время боя быков, — сказал Клерфэ.

— Да, — согласилась Лилиан. — А кто же мы? Быки или матадоры?

— Всегда приходится быть быком. Но думаешь, что ты матадор.

Машина медленно ползла по белому ущелью, над которым, подобно ручью, струилось небо, синее, как цветы горчанки. Перевал уже был позади, но сугробы по обеим сторонам дороги все еще достигали почти двухметровой высоты. За ними ничего нельзя было разглядеть. Куда ни кинешь взгляд, повсюду виднеются лишь снежные стены и синяя полоса неба; Лилиан сидела, откинувшись назад, и порой она переставала различать, что было наверху и что внизу, — где синее и где белое.

Потом запахло смолой и хвоей, и перед ними вдруг выросла деревня — коричневые низенькие домики. Клерфэ остановил машину у бензоколонки.

— По-моему, уже пора снять цепи. Как там дальше дорога? — спросил он у паренька с заправочной станции.

— Будь здоров!

— Что? — Клерфэ посмотрел на паренька. — Да ведь мы знакомы! Тебя зовут Герберт, или Гельмут, или…

— Губерт.

Парень показал на большую жестяную вывеску, прикрепленную к двум стойкам перед заправочной станцией.

Г. ГЕРИНГ, ГАРАЖ И РЕМОНТ АВТОМОБИЛЕЙ

— Это не новая вывеска? — спросил Клерфэ.

— Да нет, совсем новенькая.

— Почему же ты не написал свое имя полностью?

— Так практичнее. Могут подумать, что меня зовут Герман.

— Скорее можно было ожидать, что тебе захочется поменять фамилию, а не выписывать ее такими громадными буквами.

— Эдак я бы здорово свалял дурака, — заявил паренек. — Особенно теперь, когда снова появились немецкие машины! Вы не можете себе представить, какие чаевые я получаю! Нет, сударь, для меня это источник дохода.

Клерфэ посмотрел на его кожаную куртку.

— Она тоже из этого источника?

— Только наполовину. Но еще до конца сезона он принесет мне лыжные ботинки и пальто. Это уж точно.

— А может, ты просчитаешься. Многие не дадут тебе чаевых как раз из-за твоей фамилии.

Ухмыляясь, парень бросил цепь в машину,

— Но не те, кто снова позволяют себе ездить сюда, чтобы заниматься зимним спортом. Да и вообще ничего плохого не может случиться: одни дают, радуясь, что его уже нет, другие — потому что у них связаны с ним приятные воспоминания, но дают почти все. С тех пор как здесь появилась эта вывеска, я кое-чему научился. Вам бензин нужен, сударь?

— Да, нужен, — сказал Клерфэ, — целых семьдесят литров, но я куплю его не у тебя, а у кого-нибудь другого, менее оборотистого.

Через час снег уже был далеко. Поля стали черные и мокрые, а на лужайках виднелась прошлогодняя трава — желтая и серо-зеленая.

— Хотите остановиться? — спросил Клерфэ,

— Пока нет.

— Боитесь, что нас догонит снег?

Лилиан кивнула.

— Я больше не хочу его видеть.

— Вы его не увидите до будущей зимы.

Лилиан ничего не ответила. До будущей зимы, — подумала она. Зима казалась далекой, как звезда. Ей никогда не достичь ее.

— Может, нам все же выпить? — спросил Клерфэ.

— Да, — сказала Лилиан. — Когда мы приедем на Лаго-Маджоре?

— Через несколько часов. Поздно вечером.

Клерфэ остановил машину у деревенской гостиницы. Они зашли в комнату для приезжих. Молоденькая официантка зажгла свет. На стенах висели гравюры с изображениями токующих глухарей и ревущих оленей.

— Вы проголодались? — спросил Клерфэ. — Вы вообще что-нибудь ели?

— Ничего.

— Я так и знал. — Он повернулся к девушке. — Что у вас есть?

— Салями, охотничьи колбаски и шублиги.

— Две порции шублигов и несколько кусочков вон того темного хлеба. Принесите еще масло и разливное вино. У вас есть фендан?

— Есть фендан и есть вельполичелло.

— Нам фендан. А что вы сами выпьете?

— Сливяночку, если не возражаете, — сказала девушка.

— Не возражаю.

Лилиан сидела в углу возле окна. Она прислушивалась к разговору Клерфэ и девушки.

Красноватый свет лампы, отражаясь в бутылках на стойке, превращался в зеленые и красные блики. Черные деревья за окном подымались к высокому зеленоватому вечернему небу; в деревенских домиках зажглись первые огоньки. Все казалось таким мирным и таким естественным. Этот вечер не знал ни страха, ни бунта. И Лилиан была его частью, такой же естественной и мирной, как все остальное. Она спаслась! Когда она это почувствовала, у нее чуть не перехватило дыхание.

— Шублиги — это жирные деревенские колбаски, — объяснял Клерфэ. — Необычайно вкусные, но, может, вам они не понравятся?

— Мне все нравится.

Девушка принесла светлое вино. Она налила его в маленькие стаканчики. Потом подняла свой стакан со сливовой водкой.

— Ваше здоровье!

Они выпили. Клерфэ огляделся: гостиница была бедной.

— Это еще не Париж, — улыбаясь, сказал он.

— Для меня это уже первый пригород Парижа, — ответила Лилиан.

До ГЈшенена ночь была ясная, светили звезды.

Клерфэ погрузил Джузеппе на одну из товарных платформ, которые стояли у перрона. Кроме их машины, через тоннель ехали еще два лимузина и спортивная машина красного цвета.

— Хотите остаться в машине или поедем в вагоне? — спросил Клерфэ.

— Мы не очень испачкаемся, если останемся здесь?

— Нет. Это электровоз. И мы опустим верх.

Железнодорожник подложил под колеса деревянные колодки для устойчивости. Другие пассажиры тоже остались в машинах. В обоих лимузинах горел верхний свет.

Вагоны сцепили, и поезд въехал в Сен-Готардский тоннель.