Земля обетованная - Ремарк Эрих Мария - Страница 8

Уотсон, партнер Левина, и вправду явился через несколько дней. Это был помпезного вида мужчина с крупным мясистым лицом и пышными седыми усами. Как я и предполагал, он не был евреем и не обладал ни любопытством Левина, ни его интеллигентной сообразительностью. Он не говорил ни по-немецки, ни по-французски, зато широко жестикулировал и расплывался в глуповатой, хотя и успокоительной улыбке. Худо-бедно, но как-то мы с ним объяснились. Уотсон, впрочем, ни о чем особенно и не спрашивал, только императорским жестом повелел мне ждать, а сам отправился в администрацию беседовать с инспекторами.

В это время в женском отделении возникла какая-то тихая сумятица. Туда сразу же устремились надзиратели. Все обитательницы отделения сгрудились вокруг одной женщины — та лежала на полу и постанывала.

— Что там стряслось? — спросил я у старика, который одним из первых метнулся на шум и уже успел вернуться. — Опять с кем-то истерика?

Старик мотнул головой:

— Похоже, какая-то чудачка надумала рожать.

— Что? Рожать? Здесь?

— Похоже на то. Любопытно, что скажут инспектора. — Старик невесело хмыкнул.

— Преждевременные роды! — объявила дама в красной панбархатной блузке. — На месяц раньше срока. Не мудрено, при такой-то нервотрепке.

— Ребенок уже родился? — спросил я. Женщина глянула на меня свысока.

— Разумеется, нет. У нее только первые боли. Это может длиться часами.

— Если ребенок родится здесь — он будет американцем? — поинтересовался вдруг старик.

— А кем же еще? — опешила женщина в красной блузке.

— Я имею в виду — здесь, на Эллисе. Все-таки это лишь карантинная зона, вроде как еще не настоящая Америка. Америка — вон она где.

— Здесь тоже Америка! — выпалила дама. — Охранники вон американцы. И инспектора тоже.

— Если так, то матери крупно повезет, — заметил старик. — У нее нежданно-негаданно объявится родственник в Америке — собственный ребенок! Ее легче будет пропустить! Эмигрантов, у кого в Америке родственники, впускают почти сразу. — Старик обвел нас несмелым взглядом и смущенно улыбнулся.

— Если его не признают американцем, значит, это будет первый истинный гражданин мира, — сказал я.

— Второй, — возразил старик. — Первого мне довелось повстречать еще в тридцать седьмом на мосту между Австрией и Чехословакией. На этот мост полиция обеих стран согнала тогда немецких эмигрантов. Податься было некуда, кордон стоял с двух концов. Целых три дня между границами прокуковали. Вот одна и родила.

— И что же стало с ребенком? — взволнованно спросила женщина в красной блузке.

— Умер задолго до того, как между двумя странами успела начаться война, — проронил старик. — Это было еще в гуманные времена, до их присоединения к Германии, — добавил он почти извиняющимся тоном. — Потом-то эту мамашу вместе с ее младенцем попросту прибили бы, как котят.

Я увидел, что Уотсон уже возвращается из инспекторского бюро. В своем светлом клетчатом костюме он возвышался над согбенными спинами жмущихся у дверей беженцев, будто великан. Я поспешил навстречу. Сердце у меня вдруг бешено забилось. Уотсон помахал моим паспортом.

— Считайте, что вам повезло, — объявил он. — Тут какая-то женщина рожает, инспектора совсем одурели. Вот ваша виза.

Я взял паспорт. Руки у меня дрожали.

— И на какой срок?

Уотсон от удовольствия даже рассмеялся.

— Собирались дать вам транзитную и только на четыре недели, а дали туристическую на два месяца. Можете этой роженице спасибо сказать — так они торопились от нее, а заодно и от меня избавиться. Для нее, кстати, уже заказана моторка — сразу в больницу повезут. Заодно и нас могут прихватить. Ну, как вам это?

Уотсон крепко хлопнул меня по спине.

— Это что же, выходит, я свободен?

— Конечно! На ближайшие два месяца. А потом мы придумаем что-нибудь еще.

— Два месяца! — пробормотал я. — Целая вечность. Уотсон мотнул своей львиной шевелюрой.

— Вовсе не вечность! Всего два месяца! Нам надо сразу же обсудить наши следующие шаги.

— Только на берегу! — сказал я. — Не сейчас!

— Хорошо. Но особенно не затягивайте. Тут еще кое-какие расходы остались — проезд, виза, ну и прочее. Всего пятьдесят долларов. Лучше сразу же это уладить. А уж остаток гонорара отдадите, когда обживетесь.

— Остаток — это сколько?

— Сто долларов. Очень недорого. Мы не злодеи какие-нибудь.

Я ничего ему на это не ответил. Мне вдруг страстно захотелось только одного — как можно скорее выбраться из этого зала. Прочь с острова Эллис! Я боялся, что в последний миг дверь инспекторского бюро вдруг распахнется и меня вызовут, вернут. Я торопливо достал свой тощий бумажник и выдернул оттуда пятьдесят долларов. Оставалось у меня еще девяносто девять. Это не считая сотни долга. «Теперь всю оставшуюся жизнь плати этим адвокатам проценты», — пронеслось у меня в голове. Но мне уже было все равно — я ничего не чувствовал, кроме яростного, ознобом накатывающего нетерпения.

— Мы можем идти? — спросил я. Женщина в красной блузке вдруг рассмеялась.

— Сколько еще часов пройдет, пока этот ребенок родится. Часов! Но они там этого не знают. Эти инспекторишки! Все знают, а этого не знают! И я лично меньше всего намереваюсь их просвещать. Ведь любая живая тварь, выходящая отсюда, дарит надежду остающимся. Верно?

— Верно, — согласился я. И увидел женщину, которой предстояло рожать, — двое надзирателей вели ее под руки.

— Мы можем идти за ними? — спросил я Уотсона.

Тот кивнул. Женщина в панбархатной блузке пожала мне руку. Тут же подошел и старик, чтобы поздравить меня. Мы пошли к выходу. В дверях я предъявил полицейскому свой паспорт. Он тут же вернул его мне.

— Счастья вам! — пожелал он и тоже протянул руку. Впервые в жизни мне жал руку полицейский, да еще и желал счастья. На меня это весьма своеобразно подействовало: только тут я понял, что действительно свободен.

Нас погрузили в моторку, больше похожую на солидный баркас. Роженицу в сопровождении двух охранников уложили на корме. Уотсон, я и еще несколько выпущенных на волю счастливцев теснились на носу. Рев мотора и гудки окружающих кораблей заглушили стоны женщины. Солнце и ветер со всех сторон охватили лодку искристой зыбью подрагивающих солнечных бликов, так что казалось — наша моторка не плывет, а парит между небом и водой. Я стоял, не оглядываясь. Паспорт был спрятан во внутреннем кармане, я прижимал его к телу. Небоскребы Манхэттена исполинскими стражами вырастали в ослепительно голубом небе. Вся переправа заняла лишь несколько минут.