Земля обетованная - Ремарк Эрих Мария - Страница 21

— Вы про это? — спросила она. — Про прическу? Мне скоро фотографироваться, вот я и завилась.

— Вид у вас такой, будто вы изготовились палить из всех орудий, — сказал я.

Она вдруг рассмеялась.

— Я бы с удовольствием, если б могла.

— Вообще-то у меня в комнате вроде еще оставалась бутылка, — признался я. — Могу принести. Рюмок здесь хватает.

— Какая светлая мысль! Что же она сразу вам в голову не пришла?

В бутылке оставалась еще добрая половина. Мойков отпустил мне ее по себестоимости. В одиночку я не пил, зная, что от этого скорбь на душе только еще безутешнее. Ничего особенного от девицы с пистолетами в волосах я не ждал, но от своей пустой комнатенки ожидал и того меньше. Уходя, я снял со стола бронзу и сунул в шкаф.

Когда я вернулся, меня ждала совершенно другая Мария Фиола. От слез не осталось и следа, личико напудренное и ясное, а волосы избавились от уродливых металлических трубок. Против ожидания, они не рассыпались бесчисленными мелкими локонами, а свободно падали вниз, образуя элегантную волну только вокруг затылка. К тому же они не были крашеными и жесткими, вроде соломы, как мне сперва показалось. Волосы у нее были светло-каштановые, с чуть красноватым отливом.

— А с какой стати вы пьете водку? — поинтересовалась она. — У вас на родине водку не пьют.

— Я знаю. В Германии пьют пиво и шнапс, это такая разбавленная водка. Но я забыл свою родину и ни пива, ни шнапса не пью. Да и по части водки не такой уж большой любитель. Но вы-то с какой стати водку пьете? Вроде бы в Италии это тоже не самый популярный напиток?

— У меня мама русская. И потом, водка единственный алкогольный напиток, который ничем не пахнет.

— Тоже веская причина, — заметил я.

— Для женщины — очень веская. А что предпочитаете вы?

«Очень содержательная беседа», — пронеслось у меня в голове.

— Да что придется, — ответил я. — Во Франции пил вино, если было.

— Франция! — вздохнула она. — Что немцы с ней сделали!

— Я в этом не участвовал. Я в это время сидел во французском лагере для интернированных лиц.

— Ну разумеется. Как представитель вражеской страны. Как враг.

— Как беженец из Германии. — Я засмеялся. — Вы, кажется, забыли, что Италия и Германия союзники. Они и на Францию вместе напали.

— Это все Муссолини! Ненавижу его!

— Я тоже.

— Я и Гитлера ненавижу!

— Я тоже, — поневоле повторил я. — Выходит, что по части неприятия мы с вами почти союзники.

Девушка глянула на меня с сомнением. Потом заметила:

— Наверное, можно и так посмотреть.

— Иногда это единственная возможность. Кстати, по вашей логике Мойков до недавних пор тоже был в когорте извергов. Немцы заняли его родную деревню и всех жителей сделали тевтонами. Но сейчас это все позади. Русские вернулись, и он теперь снова русский. Наш с вами враг, если по-вашему.

Мария Фиола рассмеялась.

— Интересно у вас получается. Кто же мы на самом деле?

— Люди, — сказал я. — Только большинство, похоже, давным-давно об этом забыли. Люди, которым предстоит умереть, но большинство, похоже, давным-давно забыли и об этом. Меньше всего человек верит в собственную смерть. Еще водки?

— Нет, спасибо. — Она встала и протянула мне руку. — Мне надо идти. Работать.

Я проводил ее глазами. Она уходила совершенно бесшумно, не семеня, не цокая каблучками, не уходила, а плыла, скользила мимо уродливых плюшевых рыдванов, словно их и не было с нею рядом. Должно быть, профессиональный навык манекенщицы, подумал я. Шелковый платок теперь туго облегал ее плечи, сообщая всей фигуре неожиданную гибкость и худобу, но никак не хрупкость — скорее какую-то стальную, почти грозную элегантность.

Я отнес бутылку обратно в номер и вышел на улицу. Резервный портье Феликс О'Брайен стоял у подъезда — пивом от него несло, как из бочки.

— Как жизнь, Феликс? — спросил я вместо приветствия.

Он передернул плечами.

— Встал, поел, отбатрачил свое, пошел спать. Какая это жизнь? Вечно одно и то же. Иногда и впрямь не поймешь, чего ради небо коптить.

— Да, — согласился я. — Но ведь коптим же.