Станция на горизонте - Ремарк Эрих Мария - Страница 11

III

У Мод Филби была такая естественная манера требовать, чтобы ей воздавали дань, что ее требованиям шли навстречу, даже если кому-то этого и не хотелось, — было все же удобней не открывать с ней перекрестный огонь, когда можно его избежать. Она владела множеством тонких приемов флирта и признавала только конечный успех, — все остальное считала блефом.

Тактику Льевена — зондирующее ожидание — она раскусила уже на второй день; таким образом, он был причислен к определенному разряду и потерял для нее интерес. Что же касается Кая, то он относился к ее заходам с вежливым безразличием, на сопротивление с его стороны она не наталкивалась, а потому и не знала — попала она в цель или нет.

Она слишком долго прожила в Америке, чтобы обладать способностью к поистине изысканному флирту, любила дуэли и виртуозно сражалась, но секрет едва уловимых движений и их могучего воздействия остался от нее скрыт.

Того, что Кай на нее просто не реагирует, она понять не могла и считала это пассивным сопротивлением. Хотя она не всегда отдавала себе отчет в том, какая перед ней цель, у нее было уже достаточно европейского опыта, чтобы учитывать и такую возможность, но еще мало для того, чтобы в делах флирта, искусства чисто европейского, не впасть в типично американскую ошибку: воспринимать его не как самый пленительный, изящный и немного печальный (ибо в своей печальной мудрости он смиряется с несбыточностью желаний) вид светского развлечения, а как спорт, в котором, естественно, может быть только happy end.

Компания условилась встретиться утром для игры в теннис. Мод Филби выискала особый нюанс: играть на восходе солнца. Ей в угоду все согласились прийти вовремя.

Красивые площадки в этот ранний час еще накрывал фиолетовый конус сумерек. Мальчики, подбиравшие мячи, сонливо ютились по углам, мрачные гномы среди серых теней, окаменевшие и заколдованные фигуры у еще невидимого фонтана — прибоя, плескавшего вовсю. Потом задул ветер рассвета, для которого Мод Филби каждое утро находила подходящее определение. У нее была прелестная манера восторгаться, и, надо сказать, это ей очень шло.

Дуновение ветра рождалось всегда в одно и то же время. Казалось, оно исходит неведомо откуда — из самих серых сумерек, которые начинали плавно двигаться, словно крылья чаек. Сперва ты чувствовал прохладу только на лбу, потом она становилась ощутимей, разгонялась и превращалась в ветер. В дымке свинцово поблескивало море с его бесконечным и многообразным неспокойствием. А за морем начинало окрашиваться небо.

Мод Филби выставила из окна свой крутой лоб.

— Две вещи в жизни давались мне с трудом, а я честолюбиво их домогалась: заметить движение стрелки, отмечающей часы, и проследить, как на безоблачное небо проскальзывает утренняя заря. Ни то ни другое у меня не получалось — я не умела достаточно долго пристально наблюдать. Это показалось мне пороком моего воспитания. Мы живем в рассеянном столетии, Мэрфи…

Небо алело все ярче. Рывком поднялось солнце, огненное и сияющее. По морю прошла дрожь — Мод Филби уверяла, что уже на второе утро отчетливо это видела, — цвет его изменился, оно стало парчовым, песок на спортивных площадках превратился в золото, а отель окрасился в цвета дремлющего фламинго — подобные сравнения удавались мисс Филби еще до первого удара слева.

Другая ее идея заключалась в том, чтобы завтракать на свежем воздухе. В маленьком павильоне клуба они сполоснули руки под прозрачной струей фонтанчика, составили вместе несколько соломенных столов и стульев, после чего были внесены блюда с едой и кофейники.

Мод Филби была очень озабочена тем, чтобы каждый получил то, что ему хочется. Сама она ела тосты с маслом и кресс-салатом. Льевену подали большие куски арбуза, которые он сдобрил перцем и горчицей с травами и весьма расхваливал. Мэрфи пил черный кофе, а Кай уверял, что сигарета с утра пораньше имеет ни с чем не сравнимый вкус грецкого ореха и миндаля.

Однако Мод Филби заявила, что одним дымом не проживешь, — в числе ее лучших свойств было то, что за едой она всегда изрекала банальнейшие общие места и не ошеломляла умственными изысками, — и Кай согласился проглотить что-нибудь более существенное. Он заказал ананас.

Отельная обслуга принялась за дело: двое держали ананас, третий принес соковыжималку и стаканы, однако основную процедуру выполнил обер-кельнер и с почтительной миной подал Каю сок со льдом и соломинками. Совершение этого священнодействия каждое утро доставляло присутствующим неизменное удовольствие.

В конце концов они отложили ракетки и пошли обратно, так как теперь начали появляться и остальные гости, а Мод Филби считала для себя обременительным встречаться с ними уже сейчас — два часа спустя, вот это было бы самое время.

В одиннадцать часов они встретились снова и пошли гулять по набережной, отпуская по адресу встречных обычные колкие замечания, какие придают подобным прогулкам интимно-злобную прелесть. Льевен отличился: он сочинял прямо-таки ясновидческие картины и сравнения, вдохновляясь физиономиями некоторых англичанок.

Мод Филби любила потом где-нибудь присесть, выпить тот или иной напиток из высокого стакана и поболтать; она не пренебрегала и тем, чтобы в такой приятный час исподволь разжечь в ком-либо огонь и потихоньку его раздувать. Закладывать запальные шнуры и поджигать их одним брошенным словом, одним взглядом.

Поэтому, когда они сидели под одним из больших красных зонтиков кафе, столь выгодно оттенявших цвет лица, она как бы невзначай сообщила, что потерпевшая аварию машина вернулась из ремонтной мастерской.

Расчет оказался верным. Мэрфи чуял неприятную ситуацию для Льевена или Кая; он предполагал, что они ехали неосторожно и, уж во всяком случае, должны были предотвратить столкновение с автомобилем, за рулем которого сидела дама. Поэтому он живо спросил о причине аварии.

Но отклика, какого он ждал, не последовало. Напротив: Мод Филби тоже оживилась и стала изображать собственную неловкость, еще преувеличивая ее, чтобы подчеркнуть, какое присутствие духа выказал Льевен.

Такое начало показалось ей многообещающим: Мэрфи уже злился.

Он ничего не говорил, только кивал, делая поверхностные заключения, словно то, что ему сейчас излагали, само собой разумелось и любой учащийся автошколы усваивал это, еще проходя курс вождения автомобиля. Чтобы усилить такое впечатление, он небрежно приговаривал «да-да» и с высоты этого снисходительного «да-да», с бликами солнца на лице, цедил абсент сквозь ледяной фильтр стакана.

Воцарилось умиротворенное молчание. Льевен не хотел спорить с Филби, так как все стало бы чересчур ясным, а выбрал противоположную тактику. Он вскользь заметил, что мисс Филби слишком любезна. Ведь она сама спасла положение тем, что резко крутанула руль, ибо если бы все произошло так, как только что описывалось, то могло бы случиться — тут его тон стал особенно предупредительным — не что иное, как падение с обрыва…

Он обстоятельно раскурил сигарету. В такие минуты подобные мелкие занятия не лишены приятности. Мэрфи сменил тему. Он обратился к Мод Филби:

— Сейчас вошло в моду покупать в Генуе небольшие ковры. Я видел там добротные, исфаганские. Не хотите как-нибудь туда со мной съездить?

Филби уже беспокоилась, как бы разговор не свернул в другое русло. Она мгновенно ответила, что намерена вскоре поехать, тем более что машина опять в порядке. И не только в Геную, но и в Милан, чтобы не пропустить гонки на кубок Милана.

Ситуация становилась все более интересной. У Мод Филби сложилось впечатление, что она сделала достаточно. Ей было приятно слышать, как Мэрфи приглушенным голосом заказывает абсент, и смотреть, как Льевен курит сигареты. Но, к сожалению, приходилось соблюдать дипломатическую сдержанность. Поэтому она еще легонько подтолкнула разговор и осведомилась у Льевена, насколько большое значение имеет миланская гонка.

— Не такое уж большое, это мероприятие среднего уровня, — осторожно и уклончиво ответил он.