Ночь в Лиссабоне - Ремарк Эрих Мария - Страница 47

– Ничем не пахнет, Элен. Так скоро это не бывает.

– Пахнет.

– Может быть, это пахнет зелень.

Эмигранты принесли несколько лавровых ветвей и пристроили вместе со свечой возле умершей.

– Чего ради вы притащили эти ветки? Завтра ее разрежут, части бросят в ведро и будут продавать как мясные отходы для животных.

– Они их не продают, Элен. Анатомированные трупы сжигают или хоронят, – сказал я и обнял ее. Она освободилась из моих рук.

– Я не хочу, чтобы меня резали.

– Зачем же тебя резать?

– Обещай мне, – сказала она, не слушая меня.

– Я легко могу тебе это обещать.

– Закрой окно. Я опять чувствую запах.

Я встал и закрыл окно. На небе была ясная луна, и кошка опять сидела на своем месте. Она зашипела и отпрыгнула прочь, когда я задел ее створкой окна.

– Что это было? – спросила Элен позади меня.

– Кошка.

– Она тоже чувствует это, ты видишь?

Я обернулся.

– Она сидит тут каждую ночь и ждет, когда канарейка выйдет из своей клетки. Спи, Элен. Тебе просто приснилось. Из той комнаты в самом деле ничем не пахнет.

– Если это не она, значит, запах идет от меня. Перестань лгать! – сказала она вдруг резко.

– Боже мой, Элен! Ни от кого ничем не пахнет! Если чем и может пахнуть, так только чесноком снизу, из ресторана. Пожалуйста! – я взял маленький флакон одеколона – этими вещами я в то время торговал на черном рынке – и побрызгал вокруг. – Видишь! Воздух совершенно чист.

Она все еще, выпрямившись, сидела в постели.

– Ну, вот «ты и признался тоже, – сказала она. – Иначе ты не взялся бы за одеколон.

– Тут не в чем признаваться. Я сделал это, чтобы только успокоить тебя.

– Я знаю, что ты так думаешь, – возразила она. – Ты думаешь, что от меня идет запах. Так же, как от той, рядом. Не надо лгать! Я вижу это по твоим глазам, и вижу давно! Ты думаешь, я не замечаю, как ты меня разглядываешь, когда тебе кажется, что я не вижу! Я знаю, что вызываю в тебе отвращение, я знаю это, я вижу это, я чувствую это каждый день. Я знаю, о чем ты думаешь! Ты не веришь тому, что говорят врачи! Ты думаешь о чем-то другом, тебе кажется, что ты чувствуешь запах, и я тебе противна! Почему же ты не скажешь мне об этом честно?

На мгновение я замер. Если она хочет говорить дальше, пусть скажет все. Но она замолчала. Я чувствовал, что она вся дрожит. На ней не было лица. Она сидела в кровати, бледная, подавшись вперед и опершись на руки, с громадными пылающими глазами и сильно накрашенным ртом – она теперь красила губы, даже ложась спать, – и пристально смотрела на меня, словно раненое животное, вот-вот готовое прыгнуть.

Она долго не могла успокоиться. Наконец, я спустился на первый этаж к Бауму, постучал к нему и купил небольшую бутылку коньяку. Мы сидели на кровати, пили и ждали утра.

На рассвете пришли за телом. Взбираясь вверх по лестнице, они громко стучали ботинками, носилки задевали стены. Были слышны шутки и смех. Часом позже явились новые жильцы.

17

В те дни я иногда торговал кухонными принадлежностями – жестяными терками, ножами, картофелечистками и прочей мелочью, для которой не требуется чемодана, вызывающего подозрения. Дважды я возвращался в нашу комнату раньше обычного и не заставал Элен. Я ждал ее, и каждый раз меня охватывала тревога. Привратница говорила, что за ней никто не заходит и что она сама исчезает на несколько часов. Это стало происходить все чаще.

Возвращалась она поздно вечером. С замкнутым лицом и стараясь не смотреть на меня. Я не знал, что мне делать. Молчать? Но это было бы еще хуже.

– Где ты была, Элен? – спрашивал я.

– Гуляла.

– При такой погоде?

– Да, при такой погоде. Не контролируй меня, пожалуйста.

– Я не контролирую тебя, – отвечал я, – я только боюсь, чтобы тебя не арестовала полиция.

У нее вырвался злой смех:

– Полиция меня больше не арестует.

– Хотел бы в это верить.

Она бросила на меня изучающий взгляд:

– Если ты будешь спрашивать дальше, я сейчас же уйду опять. Разве ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы ты за мной все время следил? Дома на улице не интересуются мной. Они не испытывают ко мне никакого интереса. И люди, которые проходят мимо, равнодушны ко мне. Они меня ни о чем не спрашивают и не подсматривают за мной!

Я понимал, что она имела в виду! Там никто не знал о ее болезни. Там она не была пациенткой, она была женщиной. И она хотела оставаться женщиной. Она хотела жить. А быть пациенткой означало для нее медленную смерть.

Ночью она плакала во сне, а днем все забывала. Это были сумерки, которых она не могла вынести. Словно отравленная паутина лежала на ее сердце, стиснутом страхом. Я видел, что ей все больше и больше требовалось обезболивающее. Я поговорил с Левизоном, который в прошлом был врачам, а теперь промышлял гороскопами. Он сказал, что уже поздно, слишком поздно и ничем другим помочь уже нельзя. Это было то же самое, что говорил Дюбуа.

Отныне она все чаще приходила домой поздно. Она боялась, что я буду ее расспрашивать. Я не стал этого делать. Однажды, когда я был дома один, принесли букет роз для нее. Я ушел, а когда вернулся, букета уже не было.

Она начала пить. Нашлись доброжелатели, которые сочли необходимым сообщить мне, что они видели ее в барах. Она там бывала не одна.

Я все ходил в американское консульство. Это была соломинка, за которую я хватался, как утопающий. В конце концов мне разрешили ждать в вестибюле. Не больше. Дни проходили, не принося ничего нового.

Потом меня все-таки сцапали. Как-то раз, в двадцати метрах от консульства, полиция вдруг перекрыла улицу. Я попытался добежать до консульства, но при этом сразу же привлек внимание. Кто достигал консульства, был спасен. Я видел, как Лахман скрылся в дверях, бросился следом и почти прорвался, но споткнулся о выставленную ногу жандарма.

– Задержать парня во что бы то ни стало, – сказал, усмехаясь, человек в штатском. – Он что-то очень торопится.

Началась проверка документов. Шестерых задержали. Полицейские сняли оцепление и ушли. Нас вдруг окружили агенты в штатском. Они оттеснили нас, погрузили в крытый грузовик и отвезли в дом на окраине, который одиноко стоял в глубине сада. Все это было похоже на идиотский кинофильм, – сказал Шварц. – Но разве все девять последних лет не были одним пошлым кровавым фильмом?

– Это было гестапо? – спросил я.

Шварц кивнул.

– Теперь мне кажется просто чудом, что они не схватили меня раньше. Я знал, что Георг не перестанет нас разыскивать. Улыбающийся молодой человек объявил мне об этом, забирая мои бумаги. К несчастью, со мной был и паспорт Элен, я взял его, идя в консульство.

– Вот и пожаловала, наконец, к нам одна из наших рыбок, – сказал молодой человек. – Скоро приплывет и вторая.

Он улыбнулся и ударил меня в лицо рукой, унизанной кольцами.

– Как вы думаете, Шварц?

Я вытер кровь, которая выступила на губах от удара колец. В комнате было еще двое в штатском.

– Или, может быть, вы сообщите нам адрес сами? – спросил красавчик, улыбаясь.

– Я его не знаю, – отвечал я. – Я сам ищу мою жену. Неделю назад мы поссорились, и она убежала.

– Поссорились? Как нехорошо! – красавчик снова ударил меня по лицу. – Вот вам в наказание!

– Сделать ему встряску, шеф? – спросил один из псов, стоявших позади.

Девическое лицо красавчика расплылось в улыбке.

– Объясните ему сначала, Меллер, что такое встряска.

Меллер объяснил мне, что мне перетянут член проволокой, а потом вздернут.

– Знакомы вы с этим? Ведь вы уже раз побывали в лагере? – спросил красавчик.

Я еще не был знаком.

– Мое изобретение, – сказал он. – Впрочем, для начала мы можем сделать и проще. Вашу драгоценность мы стянем проволокой так, что в нее не просочится больше ни капли крови. Представляете, как вы будете орать через час? А для того, чтобы вас успокоить, мы набьем вам ротик опилками. Не правда ли, мило?