Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса] - Ремарк Эрих Мария - Страница 54

Еще через час они добрались до входной двери. Крики и стоны они слышали уже давно. Видимо, в бомбоубежище откуда-то поступал воздух. Голоса стали еще громче, когда они проделали небольшое отверстие. Кто-то сразу с криком просунул в него голову; две руки, появившиеся прямо под подбородком, словно лапы огромного крота, отчаянно заскребли землю и камни, стараясь расширить отверстие.

— Осторожно! — крикнул старший. — Еще нельзя! Это опасно!

Но руки продолжали скрести землю. Наконец, голову сзади оттащили от отверстия, и на ее месте появилась другая голова. Через несколько секунд исчезла и она. Люди, поддавшись начавшейся панике, ожесточенно боролись за место у крохотного окошка в свободу.

— Толкайте их обратно! Это же опасно! Нужно сначала расширить дыру! Толкайте их обратно!

Они заталкивали лица обратно, внутрь. Лица эти сопротивлялись и кусали их за пальцы. Они продолжали долбить цемент кирками. Они работали так, словно речь шла об их собственной жизни. Наконец, отверстие увеличилось настолько, что сквозь него мог протиснуться человек.

Это был крепкий мужчина. Левинский сразу же его узнал. Это был усатый владелец колониального магазина. Он пробился к отверстию и теперь изо всех сил, кряхтя и отдуваясь, старался пролезть через него. Его не пускал живот. Крики внутри становились все громче: он полностью заслонил собой свет. Сзади его пытались оттащить за ноги.

— Помогите! — стонал он высоким, свистящим голосом. — Помогите! Помогите мне выбраться отсюда!.. Выбраться!.. Я вам за это… я вам дам..

Его маленькие черные глазки грозили вылезти из орбит. Гитлеровские усики дрожали от напряжения.

— Помогите! Господа! Пожалуйста! Господа! — Он был похож на говорящего тюленя, зажатого между двумя льдинами.

Они подхватили его под мышки и вытащили наружу. Он упал, вскочил на ноги и умчался, не сказав ни слова. Они закрыли отверстие доской и расширили его. После этого они расступились, освобождая проход.

Из подвала один за другим полезли люди: женщины, дети, мужчины. Одни — суетливо, с бледными лицами, обливаясь потом, еще не веря в свое воскресение, другие — в истерике, крича, рыдая или осыпая все подряд проклятьями, и наконец те, кто не поддался панике, — медленно и безмолвно.

Они шли, карабкались или неслись мимо узников.

— «Господа», — прошептал Гольдштейн. — Вы слышали? «Пожалуйста, господа»! Он же обращался к нам…

Левинский кивнул.

— «Я вам дам», — передразнил он «тюленя» и прибавил от себя: — Шиш с маком. Удрал, как пес. — Он взглянул на Гольдштейна. — Что с тобой?

Гольдштейн прислонился к нему.

— Чудну! — пролепетал он, жадно хватая воздух ртом. — Вместо того, чтобы… они… освободили нас… мы… освобождаем… их…

Он захихикал и вдруг медленно повалился набок. Левинский с Вернером успели его подхватить и осторожно положили на кучу земли. Им нужно было ждать, пока не опустеет бомбоубежище.

Пленники с многолетним стажем неволи, они стояли и смотрели на спешивших мимо людей, которым пришлось стать пленниками всего на несколько часов. Левинскому пришло в голову, что они уже однажды видели нечто подобное — когда им по пути в лагерь попалась навстречу колонна беженцев. Из подвала выкарабкалась горничная в голубом платье в белый горошек. Отряхивая свои юбки, она улыбнулась Левинскому. Следом за ней наверх выбрался одноногий солдат. Он выпрямился, сунул костыли под мышки, козырнул заключенным и заковылял прочь. Одним из последних вышел старик. Длинные складки кожи придавали его лицу сходство с легавой собакой.

— Спасибо, — сказал он, окинув заключенных благодарным взглядом. — Там внизу еще есть люди. Их засыпало.

Медленно, по-стариковски тяжело, но с достоинством он стал подниматься наверх по скособоченной лестнице. Пропустив его, заключенные полезли в подвал.

Колонна возвращалась обратно в лагерь. Заключенные валились с ног от усталости. Мертвых и раненых несли на руках. Последний из тех четверых, которых накрыло стеной, тоже давно умер. В небе догорал пышный закат. Воздух был словно весь пропитан его сиянием, а небо на горизонте было такой неземной красоты, что казалось, время замерло и в этот миг на земле не может быть ни руин, ни смерти.

— Да, хороши герои, нечего сказать… — произнес Гольдштейн. Приступ его прошел. — Вкалываем, как проклятые, ради этих…

— Тебе нельзя больше ходить с нами на расчистку, — ответил ему Вернер. — Это же идиотизм! Ты доконаешь себя, и не помогут тебе никакие хитрости и уловки.

— А что мне еще остается? Торчать в лагере и ждать, пока меня выловят эсэсовцы?

— Надо придумать для тебя что-нибудь другое.

Гольдштейн устало усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что мое место давно уже в Малом лагере?

Вернер ничуть не смутился.

— А почему бы и нет? Во-первых, это надежнее, во-вторых, свой человек нам там очень пригодился бы.

К ним приблизился капо, пнувший 7105-го из-за собаки. Некоторое время он молча шагал рядом, потом вдруг сунул что-то 7105-му в руку и отстал. 7105-й раскрыл кулак.

— Сигарета… — произнес он удивленно.

— Я же говорю — они раскисли. Руины действуют им на нервы, — заявил Левинский. — Они уже думают о будущем.

Вернер кивнул.

— Боятся. Запомни этого капо. Может, он нам еще пригодится.

Они тащились дальше сквозь мягкий, ласковый свет.

— Город… — задумчиво проговорил Мюнцер спустя некоторое время. — Дома… Свободные люди. В каких-нибудь двух метрах от тебя… И уже начинает казаться, что и мы не такие уж подневольные.

7105-й тяжело поднял череп.

— Хотел бы я знать, что они о нас думают.

— А что они могут о нас думать? Одному Богу известно, что они вообще о нас знают. Да и сами-то они — не очень похожи на счастливцев.

— Сейчас-то не очень… — заметил 7105-й.

Никто не ответил. Начался самый тяжелый участок пути — дорога поползла вверх, на гору.

— Я бы с удовольствием прихватил собаку с собой, — сказал 7105-й.

— Хорошее получилось бы жаркое… — откликнулся Мюнцер. — Наверняка не меньше тридцати фунтов чистого мяса.

— Я имею в виду: не для того, чтобы съесть, а просто так…

Дальше на машине проехать было нельзя. Улицы повсюду пестрели завалами.

— Езжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауер. — Жди у моего дома.

Он вышел из машины и отправился дальше пешком. Ему пришлось карабкаться через рухнувшую поперек улицы стену. Остальная часть здания почти не пострадала; стену просто сорвало, словно ветром занавес, и теперь квартиры лежали как на ладони. Между ними торчали голые спирали лестниц. На втором этаже красовалась, как на выставке, спальня, отделанная красным деревом. Две сдвинутые вместе кровати стояли на своих местах. Все в комнате осталось без изменений, не считая опрокинутого стула и разбитого зеркала. Этажом выше в чьей-то кухне была оторвана водопроводная труба. Вода текла по полу и, не встречая препятствий, каскадами устремлялась вниз, на улицу. Маленький искристый водопад. В гостиной стоял красный плюшевый диван; на стенах, оклеенных полосатыми обоями, висело вкривь и вкось несколько картин в золоченых рамах. На самом краю комнаты, там, где не было стены, стоял мужчина. Лицо его было в крови. Он не шевелился, уставившись неподвижным взглядом вниз. Позади него сновала взад и вперед женщина. Она лихорадочно набивала в два чемодана белье, маленькие подушечки и какие-то безделушки.

Груда обломков и камней под ногами Нойбауера вдруг зашевелилась. Он шагнул в сторону. Земля продолжала шевелиться. Он наклонился и стал расшвыривать в стороны камни. Через несколько минут показалась чья-то рука, покрытая толстым слоем серой пыли и похожая на усталую змею.

— Помогите! — закричал Нойбауер. — Здесь человек! Помогите!

Никто его не слышал. Он огляделся кругом. Улица была безлюдна.

— Помогите! — крикнул он стоявшему на втором этаже мужчине. Тот медленно отер кровь с лица, но не сдвинулся с места.