Искра жизни - Ремарк Эрих Мария - Страница 69

— Меня рвало, — проговорила она еле слышно. После этого меня почти всегда рвало. В конце концов меня выслали. — Она не сводила с него взгляд. — И вот результат — седые волосы, рот, в котором почти нет зубов. И шлюха.

Он вздрогнул от одного этого слова и долго молчал.

— Они всех нас унижали, — произнес он наконец. — Не только тебя. Всех нас. Всех, кто здесь, всех, кто сидит в других лагерях. Унизили твою женскую честь, унизили нашу гордость и более того — наше человеческое достоинство. Они втаптывали в грязь, оплевывали; они настолько нас унизили, что неизвестно, как мы все вынесли. В последние недели я часто размышлял об этом. Я говорил об этом и с Пятьсот девятым. Они причинили так много, в том числе и мне…

— Что?

— Не хочу говорить об этом. Пятьсот девятый сказал: ложно то, что не воспринято внутренне. Вначале до меня не дошло. Но теперь я понял, что он имел в виду. Я не трус, а ты не шлюха. Все, что над нами сделали, ничего не значит, пока мы сами этого не ощутим.

— Я именно так это ощущаю.

— Когда мы выйдем отсюда, все пройдет.

— Наоборот, будет восприниматься еще острее.

— Нет. Если бы все было именно так, только немногие из нас могли бы жить дальше. Нас унизили, но мы не униженные.

— Кто так говорит?

— Бергер.

— У тебя хорошие учителя.

— Да, и я многому научился. Рут отвернулась. Лицо ее сейчас выглядело усталым. В нем еще присутствовала боль, но уже не было конвульсии.

— Так много лет, — сказала она. — От этого будни… Бухер увидел, как тени голубых облаков поплыли над холмом, на котором стоял белый домик. Еще мгновение он подивился тому, что домик цел и невредим. Ему казалось, будто в этот домик непременно должна угодить какая-нибудь бесшумная бомба. Но домик продолжал стоять.

— Давай подождем, пока выйдем отсюда, ощутив этот миг до того, как нас охватит отчаяние? — попросил он.

Она посмотрела на свои тонкие руки, подумала о своих седых волосах и выпавших зубах, а потом еще о том, что Бухер вот уже столько лет едва ли видел хоть одну женщину за пределами лагеря. Она была моложе его, но чувствовала себя на много лет старше. Пережитое висело на ней, как свинцовые гири. Она ничего не думала о том, чего он с такой уверенностью ждал, — и тем не менее и в ней жила последняя надежда, за которую она цеплялась.

— Ты прав, Йозеф, — проговорила она. — Мы будем ждать столько, сколько надо.

Она пошла к своему бараку, грязная юбка болталась вокруг тонких ног. Он смотрел ей вслед и вдруг почувствовал, что в нем, как бурный фонтан, закипает ярость. Он сознавал свою беспомощность и неспособность, вынужденный пропустить через самого себя и понять то, что сказала Рут.

Он медленно встал и поплелся к бараку. На него как-то мучительно сразу подействовал яркий цвет неба.

XXI

Нойбауэр стал пристально разглядывать письмо. Потом еще раз прочел последний абзац: «Если хочешь, чтобы тебя взяли, поступай, как знаешь. Я же хочу быть свободной. Фрейю забираю с собой. Приезжай. Зельма». Вместо адреса была указана какая-то деревня в Баварии.

Нойбауэр огляделся. Происшедшее не укладывалось у него в голове. В это трудно было поверить. Они должны были вот-вот вернуться. Оставить его в такой момент — немыслимое дело!

Он тяжело опустился в одно из французских кресел.

Оно скрипнуло. Нойбауэр поднялся, пырнул кресло ногой и лег на диван. Эта чертова мишура! И зачем только понадобились ему эти штуковины вместо добротной, как у других, немецкой мебели? Все это он приобретал ради нее. Зельма где-то прочла об этом и подумала, как это ценно и элегантно. Ему-то что было до этого? Ему, суровому, честному стороннику фюрера? Он замахнулся, чтобы еще раз ткнуть ногой в изящное кресло, но одумался: «Зачем так? Этот хлам, наверное, можно когда-нибудь продать. Вот только, кто станет покупать предметы искусства под грохот пушек?»

Нойбауэр снова встал и прошелся по квартире. В спальне отпер дверцы шкафа. Он еще надеялся, но когда заглянул в ящики… Зельма прихватила с собой меха и все более или менее ценное. Он отбросил белье в сторону — не оказалось и шкатулки с драгоценностями. Нойбауэр медленно закрыл дверцы и некоторое время постоял около туалетного столика. Он машинально взял в руки хрустальные флаконы из богемского стекла, вынул пробку, и, ничего не ощущая, принюхался. Это были подарки, напоминавшие о славных днях в Чехословакии, — Зельма их оставила. Наверно, чересчур хрупкие.

Он резко шагнул к настенному шкафу, стал искать ключ, рванул на себя дверцу. Но этого можно было и не делать: Зельма прихватила с собой все ценные бумаги. Даже его золотую сигаретницу со свастикой в бриллиантах — подарок промышленников, когда он еще работал по технологической части. Ему надо было остаться и продолжать «доить» братьев. Идея с лагерем в итоге все же оказалась ошибкой. Конечно, в первые годы она была подходящим средством давления; но теперь это его явно тяготило. Впрочем, Нойбауэр слыл одним из самых гуманных комендантов. Об этом все знали. Меллерн не был Дахау, Ораниенбургом или Бухенвальдом, не говоря уж о лагерях смерти.

Нойбауэр прислушался. Одно из окон было открыто, и муслиновые портьеры витали, как привидения, по ветру. Да еще дьявольские раскаты с горизонта! Это выводило из себя. Он закрыл окно и в спешке прихлопнул портьеру. Он снова открыл окно и потянул портьеру на себя. Но она зацепилась за угол и порвалась. Нойбауэр выругался и захлопнул окно. Потом пошел на кухню. Сидевшая за столом домработница вскочила, когда вошел хозяин. Он буркнул, даже не удостоив ее взгляда. Эта стерва, наверняка, все знала. Он сам достал из холодильника бутылку пива. Обнаружив еще полбутылки можжевеловой водки «штейнхегер», он отнес обе бутылки в гостиную. Потом Нойбауэр вернулся на кухню за стаканами. Домработница стояла у окна и прислушивалась. Она резко обернулась, словно ее застали за каким-то неблаговидным делом.

— Что-нибудь приготовить поесть?

— Нет.

Тяжело ступая, он вышел из кухни. Можжевеловая водка оказалась крепкой и пряной, а пиво — холодным. «А что, если сбежать, — подумал Нойбауэр. — Как евреи. Это даже хуже! Евреи так не поступают. Они держатся друг за друга». Он часто был тому свидетелем. Обманутый! Брошенный! Вот, чего он заслужил! Он больше получил бы от жизни, если бы не был верным отцом семейства. Верным! Можно сказать, почти что верным. В общем-то верным, если учесть, чего он мог бы добиться в жизни. А эти несколько раз! Вдова — это не в счет. Несколько лет назад пришла к нему одна рыжая, чтобы вызволить из лагеря своего мужа. На что она только не шла в своем страхе! А ведь ее муж уже давно умер. Она, разумеется, этого не знала. Разудалый выдался тогда вечер. А вот когда ей вручили сигарную коробку с прахом, повела себя по-идиотски. Сама виновата, что попала за решетку. Оберштурмбаннфюрер не мог простить тех, кто плевал ему в лицо.

Он налил себе еще приличную порцию «штейнхегера». «С какой стати он вспомнил именно об этом? Ах да, в связи с Зельмой. Чего бы только у него не было! Да, он упустил кое-какие шансы. Чего только не позволяли себе другие! Достаточно вспомнить Клумпфуса Биндинга из гестапо! Каждый день новая афера».

Нойбауэр отодвинул от себя бутылку. Дом казался ему таким пустым, словно Зельма вывезла всю мебель. «Фрейю она тоже утащила за собой. Почему у меня не было сына? Не его в этом вина, это уж точно! Ах, проклятье! — Он огляделся вокруг. — Что сейчас еще можно предпринять? Попробовать ее найти? В Каферндорфе? Но Зельма была сейчас в пути. Пока она доберется до места, может пройти много времени».

Нойбауэр обвел взглядом свои до блеска начищенные сапоги. Блистательная чета замарана предательством. Он поднялся и, тяжело ступая, прошел сквозь пустой дом на улицу. Там его ждал «мерседес».

— В лагерь, Альфред!

Машина медленно поползла по улицам города.

— Стоп! — вдруг проговорил Нойбауэр. — Альфред, в банк!