Аванпост - Рэйтё Енё - Страница 12

Голубь прикрыл дверь. И медленными шагами принялся ходить взад-вперед, как приказал фельдфебель…

Десять часов…

В окно без москитной сетки проникает лунный свет и медленно ползет вперед, захватывая в свой световой круг сантиметр за сантиметром.

Раз, два, три… Ногу приставить, поворот… Раз, два, три…

…Тоска, да и только. Хоть бы покурить. Или глазком глянуть, что происходит вокруг.

Вдалеке что-то глухо звякнуло. В немой тишине скрипят от его шагов половицы. Для нервного человека задание не из приятных. Хорошо, что в роду Аренкуров таких не бывало. Голубь безмятежен, словно он на обеде в столовой. Время от времени он ловит себя на том, что беззвучно свистит…

Вот что— то треснуло в углу. Целых два раза. Опять тишина. Конечно, полы старые, днем доски разбухают от жары, а ночью, когда становится холоднее, опять сжимаются. От этого и треск.

Физику надо знать, а то так и кондрашка хватит.

Издали послышался протяжный паровозный гудок. В окно видно, как по пустынному полю бежит бездомная собака. Все тихо, только слышится звук падающих капель. Наверное, какой-нибудь кран течет… Опять треск. Хм… Почему, интересно, охлаждение воздуха так странно влияет на пол, что он трещит все время в одном и том же месте?…

Лунный свет продвинулся еще дальше и освещает теперь голову лежащего навзничь солдата. Белое как мел мертвое лицо с синими губами, глаза открыты.

Ну и страшен ты, братец, прямо тебе скажу. Но ты ничего не бойся, Голубь тебя не обидит, он только тебя охраняет. А завтра вас всех восьмерых чин чином похоронят, тогда уж и тлейте себе на здоровье. День туда, день сюда — что для вечности такие пустяки?… Бедняга Латуре. Царствие ему небесное, если по воле неисповедимой судьбы его хватит удар: ведь он будет вне себя от ярости, он уверен, что такая ночка непременно должна кончиться для нормального человека эпилептическим припадком… Лунный свет скользнул дальше, и стало видно коричневое пятно, разорванная рубашка, которую в спешке набросили на труп…

Раз, два, три… Ногу приставить, поворот… Раз, два, три…

Ну, знаете, это уж слишком, опять этот треск. Сколько можно… Не потому что… Просто здесь кто-то есть, а у него строгий приказ. И что за глупость прятаться в таком месте? Хотя нельзя забывать и про грызунов.

Тр— р-тр-р…

Лунный луч, постепенно сползая с головы, освещает теперь бледную сжатую в кулак руку… Вдалеке раздается бой часов. Еще пятнадцать минут прошло. Какая-то птица вскрикивает в ночи. Теперь луна чертит на полу длинные тени от верхушки застывшей пальмы.

Опять тихий треск… И еще два раза, уже громче…

Повадилось это чертово привидение!

А ну— ка, что там полагается? В ружье! Щелчок затвора -и Голубь во весь голос крикнул:

— Halte! [Стой! (фр.)]

Тишина…

Он вынул карманный фонарик. Свет зажигать не стоит. Вдруг действительно всего лишь крысы, тогда ему за нарушение приказа всыплют по первое число. А тот усатый еще думает, что он боится. Когда бояться совершенно нечего. Какого дьявола бояться, если у тебя в руках штык?

Фонарный луч заплясал по прачечной — по полу, стенам, даже по потолку. Нигде ничего. От взрыва лопнула стоявшая возле двери бочка с суриковой краской, которой покрывали жестяные крыши. Ржавая, тягучая масса, словно какое-нибудь доисторическое пресмыкающееся, расползлась от одной стены до другой. В углу, откуда слышался треск, в большой луже крови ничком лежит парень, накрытый с головой шинелью. Этот бедолага уже не издаст ни звука… А вот тот… левее, с поджатыми коленками, относительно легко отделался… Только где же его голова?… Заляпанная осколками и кровью штукатурка, повсюду клочья тряпок и неподвижные тела на полу, застывшие почти в естественных позах… Восемь штук.

Или нет… Девять… Вроде бы говорили про восемь? Хм. Тут точно девять… Смотри-ка. Чудеса!

Бес его знает. Как ни верти, здесь девять человек и одна нога… Голубь выключил фонарь. Взвалил ружье на плечо и опять принялся ходить. Опись убитых составим потом… Восемь или девять, не все ли равно?… Их явно не прибавилось и не убавилось с тех пор, маловероятно, чтобы кто-то воровал здесь трупы…

Нет, этот пол все-таки загадка!…

Опять два раза что-то треснуло, прошуршало… и стихло…

…Луна теперь освещает почти всю прачечную, добравшись до солдата, который лежит в углу… Пол трещит именно там, это точно и…

Нет, здесь все-таки нужны крепкие нервы… Он готов поклясться, что солдат в углу сначала лежал, раскинув обе руки. А теперь одна.,. А, не важно…

Не хватало ему еще вникать во все мелочи! Каждый мертвец лежит так, как ему вздумается. Бьет двенадцать… На полу залитые лунным светом неподвижные тела… Полумрак, иногда слышен звук падающей капли, а за окном простирается пустынное ночное поле…

Раз, два, три… Ногу приставить… Раз, два, три…

…Что, интересно, сейчас поделывает Колетта, как ни в чем не бывало подумал Голубь о своей парижской знакомой танцовщице. С ней он успел повидаться перед отъездом…

Страшный треск!…

Он схватил ружье наперевес, бросился в угол и в изумлении застыл.

Навстречу ему несся какой-то темный предмет… Зверская боль в плече — а ведь целились явно в голову! Голубь пустил в ход штык, но штык проткнул лишь воздух. Сам он тем временем вышел из освещенного пространства, поэтому и второй чудовищный удар девятого мертвеца пришелся ему не по голове, а по плечу… Боль пронзила руку. Голубь выронил ружье и теперь уж точно знал, что перед третьим ударом он беззащитен. Однако нет!

Третьего удара не последовало…

Откуда— то из-за спины Голубя грянуло два выстрела! Дверь прачечной распахнулась, и девятый мертвец, выскочив, понесся по полю… Его тень стремительно удалялась.

Хотя плечо и правая рука онемели от боли, Голубь, подхватив ружье одной левой, бросился за ним…

Та— ра-ра! Та-ра-ра!

Услышав звуки выстрелов, часовые подали сигнал тревоги. И тут же ночь огласил пронзительный крик дежурного унтер-офицера:

— Aux armes! [ К оружию! (фр.)]

Нападавший бежал от Голубя шагах в тридцати. Видна была только его тень. Достигнув невысокой каменной ограды, он одним махом перескочил через нее…

Ночная тьма поглотила девятого мертвеца.

Когда Голубь вернулся, на безлюдное поле стекался народ. С ружьями наготове и ацетиленовыми горелками мчались часовые, со всех сторон спешили унтера, на бегу застегивая ремни, капитан тоже подходил в сопровождении нескольких офицеров.

Впереди всех бежал фельдфебель Латуре, и даже в самом кровопролитном сражении он чувствовал себя уютнее, чем сейчас.

— Halte! Fixe! [Стой! Смирно! (фр.)] — гаркнул начальник караула, когда они достигли отряженного в прачечную часового, который стоял перед ними без кепи, с ружьем в левой руке.

— Докладывайте, рядовой!

— Разрешите обратиться! Примерно пятнадцать минут назад кто-то в темноте напал на меня, ударил несколько раз тяжелым предметом и убежал.

— Вы попали, когда стреляли в него?

— Это не я стрелял.

— Кто же тогда?

— В прачечной прятался кто-то еще.

— Norn de Dieu, — прошипел сквозь зубы капитан, потому что такого скандального и таинственного происшествия в казарме еще не бывало.

— Честь имею доложить, mon commandant, часовой просто струсил и нарочно устроил эту заваруху со стрельбой. Этот тип и так уже сбегал, несмотря на все мое покровительство. Хитрый, трусливый и лицемерный субъект…

Чтоб тебя, подумал Голубь. Кое-кто из офицеров склонен был согласиться с Латуре. Но прежде чем они смогли продолжить выяснение, случилось нечто, что привело капитана в больший трепет, нежели если б восемь мертвецов вдруг встали, чтобы выкурить на этом свете последнюю трубочку табаку. Тот же пронзительный голос дежурного по части возвестил в ночи:

— Aux armes! Aux armes!

Зазвучала труба, но на сей раз это была не тревога, а построение!… Святые угодники! Ведь это означает прибытие высшего начальства.