Наследник (СИ) - Кулаков Алексей Иванович - Страница 10

Увидев, как нахмурился и налился недовольством брат, глава семьи снисходительно пояснил свои действия:

— Не боись, Егорий! Я уж весточку до Тулы послал, чтобы дядька нам припасов накупил. По старой цене, само собой! Так что все свое вернем и в большом прибытке будем.

— Вот сразу бы так и говорил, а то…

Собеседников обогнал всадник в черных иноземных одеждах, тут же заинтересовав своей особой старшего брата.

— Ого, а лекаришка–то не совсем безнадежен! Неужто весь путь от Александровской слободы в седле проделал?

— Ну, так–то ему по чину полагается место рядом с царевичем. Только он всего единый день в возке и высидел — на следующее утро прямо с побудки коня себе просить стал. Вот так и доехал, потихоньку да полегоньку.

— Что–то он у вас квелый больно, хворает, что ли?

— Есть немного.

Спиридон задумчиво огладил русую бородку и опять подал жеребца поближе к брату, вымолвив едва ли не шепотом:

— Про царицу слыхал?

— Уж пять дней тому.

— Что говорят?

Теперь уже Егор незаметно оглянулся по сторонам/

— Всякое поговаривают, брате. Одни говорят — сама богу душу отдала, другие… Гм, в это не верят.

— Да уж.

Братья синхронно сняли шапки и перекрестили грудь.

— Так что?.. Ну, не томи!

Спиридон некоторое время ехал молча.

— Сам знаешь, царица и до того хворала. А как случился пожар, так государь ее вместе с чадами и челядью в село Коломенское сразу и отправил. Подале от московских страстей. Вот там в един день и преставилась.

Всадники опять перекрестились, на сей раз обойдясь и без снятия своих отороченных мехом шапок.

— Захарьины—Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел, порчу лиходейную да отраву. Другие выжидают, как государь решит, ну и гадают, на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы великому князю подумать о новой царице. Мол, негоже ему вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен, а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.

— Ишь ты!

— Государь–то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал да бояр думных к тому же понуждал. Говорят, народу спас — видимо–невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…

— И?..

Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:

— Как вернулся с Вознесенского монастыря[5], так и затворился в своих покоях. Шестой день никого до себя не допускает.

— Да, дела. Что–то теперь будет?

Мимо, скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.

— Про матушку–то знает?

— Ага, ищи дураков!.. Ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключится? Только–только на ноги встал. Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.

— И то верно.

Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не очень пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дворцовые стражи тут же прекратили свои разговоры и стали хмуро смотреть по сторонам, подолгу разглядывая выжженные до земли остовы домов с провалами погребов и подполья, а также груды закопченных камней (или кирпичей) на месте печек. Чем дальше они ехали, тем меньше становилось неряшливых штабелей из обугленных досок и бревен и заметно больше мастерового люда, расчищающего пожарища под строительство новых изб и подворий. Всюду виднелись вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь, и доносился звонкий перестук плотницких топоров — город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, — ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали, и только у Никольской башни младший брат тяжело вздохнул и еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенную поверх воротной арки.

— Не иначе за грехи наши Господь послал нам такое испытание!.. Много народу погорело?

Спиридон невольно отвел взгляд перед тихим ответом.

— Попы разом под три новых погоста землю освятили.

Тем временем всадники, а за ними и возок втянулись в высокий проем ворот, и братьям пришлось пришпорить коней, догоняя хвост колонны. Впрочем, нахлестывать жеребцов особой нужды не было, ибо долгий путь небольшого отряда подошел к концу: воины спешивались, довольно переговариваясь между собой, а возок, проехав чуть дальше и замерев прямо напротив Теремного дворца, выпустил из своего темного нутра няньку царевича Дмитрия. А следом и его самого. Худенький, бледненький мальчик в нарядном зеленом кафтане и штанах, темно–красных сафьяновых сапожках и такого же цвета шапочке, украшенной мелким жемчугом, — немного сонно похлопал своими невозможно синими глазищами, зевнул и без особого интереса огляделся по сторонам. Глядя на то, как царевича буквально окружила со всех сторон одна–единственная служанка, старший брат не удержался от усмешки:

— Смотри–тка, Авдотья прямо как наседка над ним квохчет!

Младший мимоходом почесал щеку, заодно отогнав надоедливого комара, и широко улыбнулся.

— Ну так! Ей за малым плетей не досталось, за лень да все хорошее.

— Чего так?

Егор огляделся и понизил голос больше обычного. Слышались только обрывки фраз:

— Стою на страже… Думал, блазнится! Шапку ему под ноги кинул да кафтан на плечи. Он в перильца так ручками своими вцепился, аж пальцы побелели!.. Долго так стоял, я даже хотел кого из нянек кликнуть… Такая суматоха поднялась, что хоть мертвых выноси!.. Сам понимаешь! А он вздохнул этак тяжело, одежку мою с себя скинул и ушел. Потом постельничий дьяк[6] едва плеткой няньку по заду не отходил за недогляд за Димитрием Ивановичем, — а уж орал на нее так, что и во дворе все слышно было.

Спиридон задумчиво обозрел челядинку царевича, стараясь оценить у нее едва не пострадавшую часть тела, разочарованно цокнул языком и равнодушно отвернулся — было бы там чему страдать!..

— Давай уже к старшому, отпрашивайся да домой поедем.

— Это мы быстро!..

Об одном только в своих рассказах умолчал младший брат — о совсем не детском взгляде и признательном кивке, коих удостоился напоследок от царевича. Почему? Да кто его знает…

Если и было что–то интересное по дороге из Александровской слободы в Москву, то Дмитрий это благополучно пропустил — постоянное раскачивание возка вызывало в нем чуть ли не морскую болезнь. Правда, она быстро прошла: поначалу помогло присутствие ненавистного шарлатана, отчетливо нервничающего под ласковым взглядом юного Рюриковича. А на следующий день, когда Ральф Стендиш вдруг отказался от положенного ему места в возке (ха, меньше народу — больше кислороду!) и самочувствие немного пришло в норму, голову вдруг посетила удивительно светлая мысль. Насчет того, что он совсем не обязан весь световой день «наслаждаться» скукой и духотой внутри тряского средства передвижения и удивительно монотонными пейзажами снаружи. Зато вполне может этот же день хорошенько потренироваться, работая со средоточием. Пытаясь при этом отрешиться от продольных и поперечных покачиваний поскрипывающего четырехколесного «лимузина», едва заметного запаха конского пота и вездесущей дорожной пыли, позвякивающей упряжи и прочих многочисленных радостей долгого путешествия. В коем, надо признать, был и приятный момент. Один. Когда на третий день пути из–за каких–то мелких задержек их небольшой караван не успел к вечеру достичь жилья и для ночевки царевича и его служанки разбили небольшой, но очень богато отделанный шатер. Ночью ему удалось немного походить вокруг, вдоволь надышаться свежим воздухом, полюбоваться на звездное небо…

Собственно, из–за своих упражнений он и само прибытие в стольный град Москву пропустил, уже привычно задремав днем на пару–тройку часиков. Поэтому внезапная остановка и поднявшийся многоголосый радостный гомон вокруг возка стали для Дмитрия настоящим сюрпризом — так толком и не проснувшийся, сонно–равнодушный ко всему вокруг, он вышел вслед за своей нянькой, тут же отворачивая лицо от пылающего в небе солнечного диска, и мельком осмотрелся. Все было смутно знакомым и одновременно абсолютно чужим: те же видимые купола церквей отчего–то имели непривычную форму и цвет (совсем не золотой), а вместо асфальта или хотя бы брусчатки под ногами была утоптанная до каменной твердости земля. Возвышающиеся в некотором отдалении краснокирпичные стены Кремля заканчивались совсем не памятными зубчиками в форме ласточкиного хвоста, а ровной двускатной кровлей–настилом, опирающейся своими опорами–балками как раз на те самые «хвостатые» зубчики. В дальнем углу двора спокойно стояли потемневшие от времени (или грязи) бочки, чей вид наполовину скрывала небольшая копенка золотистого сена… И множество чужих взглядов со всех сторон. Любопытных, равнодушных, радостных, даже несколько неприязненных — эти он ощутил острее всего. Жаль, не получилось рассмотреть «доброжелателей» поподробнее — нянька ловкими движениями поправила слегка перекосившийся в сторону кафтанчик, чуть–чуть передвинула шапку и едва заметно направила–подтолкнула в сторону малого «домашнего» крыльца. Недолгое путешествие по удивительно темным и запутанным переходам Теремного дворца закончилось в довольно небольшой горнице, при виде которой в памяти словно само собой всплыло название.