Космический Апокалипсис - Рейнольдс Аластер - Страница 75

Он почему-то был уверен, что она выкрашена в белую краску. Он почти физически ощущал чистое давление кубического помещения.

Кто-то подошел к нему. Дыхание подошедшего разило капустой. Силвест почувствовал, как этот кто-то легко касается его лица. Руки облечены во что-то матерчатое, пахнущее дезинфекцией. Вот пальцы коснулись глаз, а затем по фасеткам глазного яблока застучало что-то твердое.

Каждый легкий удар зажигал непереносимую боль где-то в височных отделах мозга.

— Вылечи их, когда я прикажу, — сказал голос, который был ему, безусловно, знаком. Это был женский голос, но со странной хрипотцой, превращавшей его почти в мужской. — А пока пусть поживет слепым.

Уходящие шаги. Должно быть, та, которая говорила, жестом отпустила конвой. Теперь, оставшись в одиночестве, Силвест стал вдруг терять чувство равновесия. Куда бы он ни повернул лицо, перед ним всюду стояла одна и та же серая геометрическая матрица. Ноги становились ватными, но ухватиться было не за что. А может быть, он находится на высоте метров в десять над полом?

Он стал падать навзничь, махая руками в жалкой попытке сохранить равновесие.

Кто-то схватил его за руку и удержал. Удары пульса звучали так, будто рядом пилили дыру в деревянной перегородке.

Чье-то дыхание.

Потом влажный щелчок. Силвест понял: Она открыла рот, а потом закрыла его снова. Теперь Она, должно быть, улыбалась, радуясь увиденному.

— Кто ты? — спросил он.

— Ах ты, жалкий мерзавец! Ты даже и голоса моего не помнишь.

Ее пальцы сжали его предплечье, ее опытные пальцы отыскали нужный нерв и нажали на него в нужном месте. Он испустил визг. Визг наказанного щенка. То был первый болевой импульс, заставивший его забыть боль в глазах.

— Клянусь, — простонал Силвест, — я не знаю тебя!

Она ослабила давление. Когда нерв и нервные окончания вернулись в прежнее положение, боль в глазах появилась вновь. А рука онемела до самого плеча.

— А должен был бы помнить, — сказал тот же женский голос. — Я — та, которую ты много лет считал мертвой, Дэн. Погребенной под оползнем.

— Слука!

Он вспомнил.

Вольева как раз шла к Капитану, когда случилась эта неприятность. Теперь, когда остальная команда, включая Хоури, погрузилась в глубокий сон, в котором и собиралась пребывать всю дорогу до Ресургема, Вольева снова вернулась к своей старой привычке разговаривать со слегка «подогретым» Капитаном. Чтобы он мог хотя бы фрагментарно соображать, было необходимо поднять температуру его мозга на какую-то долю кельвина. За последние два с половиной года это стало для нее рутиной, и будет продолжаться еще столько же, пока корабль не приблизится к Ресургему, а остальная команда не выйдет из сна. Конечно, разговоры происходили не так уж часто — она не рисковала согревать Капитана регулярно, так как после каждого нагрева Чума отвоевывала новую площадь и у тела самого Капитана, и у окружающей его территории. И все же это были оазисы человеческого общения среди недель, занятых непрерывной борьбой с вирусами, уходом за оружием и войной с продолжающимся разрушением основ существования корабля.

Поэтому, в определенном смысле, Вольева с нетерпением ждала этих разговоров, даже если Капитан нередко не подавал знака, что помнит, о чем они беседовали в последний раз. Еще хуже было то, что в их отношениях за последнее время возникла некая холодность. Отчасти это было следствием того, что Саджаки не удалось найти Силвеста в системе Йеллоустона, а это обрекало Капитана на по меньшей мере еще одно пятилетие пытки. А может, и гораздо дольше, если Силвеста не удастся отыскать и на Ресургеме, что казалось Вольевой теоретически вполне вероятным. Затрудняло дело и то, что Капитан все время доискивался от нее сведений о том, как идет поиск Силвеста, а она каждый раз сообщала ему, что поиск менее успешен, чем можно было бы ожидать. В эту минуту Капитан всегда мрачнел (за это она вряд ли могла его винить), и тон разговора менялся. Иногда Капитан вообще становился некоммуникабельным. Когда спустя несколько дней или даже недель она пыталась снова заговорить с ним об этом, оказывалось, что он начисто позабыл о прошлом разговоре, и они снова проходили тот же тернистый путь, разве что Вольевой удавалось изложить ему как-то иначе те же самые безрадостные сведения и вложить в свой рассказ что-то оптимистическое.

Еще одной темой, которая бросала мрачную тень на их разговоры, было то, что все их беседы возникали исключительно по инициативе Вольевой и что она не переставала настаивать на вопросах о визите Капитана и Саджаки к Трюкачам. Вольева заинтересовалась подробностями этого визита только в последние годы, когда пришла к выводу, что изменение личности Саджаки произошло примерно в это же время. Конечно, само посещение Трюкачей имело целью как-то трансформировать работу мозга, но почему Саджаки позволил им изменить себя к худшему? Он стал куда более жестоким, стал деспотичнее, перестал выносить малейшее противоречие, тогда как раньше был строг, но справедлив. Был самым уважаемым членом Триумвирата. А теперь она ему не доверяет. И все же вместо того, чтобы пролить свет на эти изменения, Капитан агрессивно отказывается отвечать на ее вопросы, вследствие чего ее настроение ухудшается, а любопытство — обостряется.

Теперь она шла к Капитану, а все те же вопросы жгли ее с новой силой. Она опять думала о том, как ей ответить на неизбежный вопрос Капитана о Силвесте и как по-новому подойти к проблеме Трюкачей. Поскольку шла она туда привычным путем, то неизбежно должна была посетить и Тайник.

Вот тогда-то Вольева и обнаружила, что одно из орудий — самое страшное — было кем-то передвинуто.

— В ситуации произошли изменения, — сказала Мадемуазель. — Некоторые были делом случая, другие — нет.

Было странно ощущать себя снова в сознании. Не говоря уж о том, что она снова слышала Мадемуазель. Ведь последним, что помнила Хоури, было то, как она влезает в «кокон» для глубокого сна, а над ней склоняется Вольева, отдающая распоряжения своему браслету. Теперь же она ничего не видела, ничего не ощущала, не чувствовала даже холода. Но все же знала — непонятно как, — что находится в «холодном» сне и продолжает спать и в данную минуту.