Космический Апокалипсис - Рейнольдс Аластер - Страница 44

Силвест не имел понятия, что они означают.

Еще хуже было то, что вниз по обелиску сползали все новые и новые схемы. Вполне вероятно, что они изображали какие-то другие солнечные системы, хотя доказать это вряд ли кто-нибудь смог бы. Как могли амарантяне добыть это данные — о других планетах Дельты Павлина, о нейтронной звезде, о других системах, если у них не было межзвездных кораблей, сходных с теми, которыми сейчас обладали люди?

Вполне возможно, что самым важным был вопрос о возрасте обелиска. Анализ пластов, под которыми он был погребен, давал примерно 990 тысяч лет. Тогда захоронение можно было датировать что-нибудь лет на тысячу раньше События. Но для того обоснования своих догадок Силвесту нужны гораздо более точные расчеты. Во время последнего визита Паскаль он просил сделать анализ включенных электронов самого обелиска. Можно надеяться, что она принесет результаты уже сегодня.

— Она была мне полезна, — сказал он Кэлвину, который ответил на это насмешливым взглядом.

— Я и не думал, что ты поймешь.

— Нет, наверное. Но зато я могу рассказать тебе то, что узнал.

Оттягивать не имело смысла.

— Ну и?..

— Ее фамилия вовсе не Дюбуа. — Кэлвин ухмыльнулся, наслаждаясь разговором. — Ее фамилия Жирардо. Она его дочь. А тебя, милый мальчик, они недурственно поимели.

Вольева и Хоури вышли из «Трюкача и Странника» в ту пропахшую потом темноту, которую здесь пытались выдать за ночь. Безработные обезьянки-капуцины повисли на ветках деревьев, обрамляющих торговую площадь, готовые в любой момент пошарить в карманах прохожих. Барабаны Бурунди глухо ухали где-то за круто искривленным горизонтом. Неоновые молнии свивались в змеиные клубки в пышных искусственных облаках, свисавших с рельсов, проложенных по «небу». Хоури говорили, что иногда из них даже идет дождик, но ей до сих пор еще не удалось попасть на это метеорологическое пиршество.

— Наш шаттл поджидает у «ступицы», — сказала Вольева. — Нам надо только сесть в радиальный лифт и пройти таможенный досмотр для убывающих.

Вагончик радиального лифта противно лязгал, не отапливался, вонял мочой и был пуст, если не считать комузо в плетеном шлеме, который брезгливо уселся на самом краешке скамейки, держа свою шакухачи между колен. Именно его присутствие, решила Хоури, остановило других пассажиров. Они решили ждать следующего вагончика, которые ходили между «ободом» и «ступицей» так часто, как бегут четки, когда лопнет соединяющий их шнурок.

Мадемуазель стояла рядом с комузо, сложив руки за спиной, вечернее платье цвета электрик свисает до полу, черные волосы собраны в скромный пучок.

— Расслабься, — сказала она. — Вольева заметит, что ты что-то от нее прячешь.

— Убирайся!

Вольева поглядела на Хоури.

— Вы что-то сказали?

— Сказала, что тут холодно.

Как ей показалось, Вольевой потребовалось слишком много времени, чтобы проглотить эту ложь.

— Не надо говорить вслух, — отозвалась Мадемуазель. — И шептать не надо. Просто представь себе то, что хочешь передать мне. Имплантат ловит отзвуки импульсов, рождаемые в голосовой сфере. Попробуй-ка.

— Пошла вон, — сказала, вернее, подумала Хоури. — Убирайся ко всем чертям из моей головы! В нашем контракте этого нет!

— Моя дорогая, — возмутилась Мадемуазель, — никакого контракта у нас не было. А было у нас… как сказать?.. Джентльменское соглашение? — Она взглянула в лицо Хоури, как бы ожидая ее реакцию. Та глянула с откровенной ненавистью. — О, хорошо, хорошо, — сказала Мадемуазель, — но обещаю, что скоро появлюсь снова.

И исчезла.

— Еле дождалась, — сказала шепотом Хоури.

— Извините? — спросила Вольева.

— Я сказала, что жду не дождусь, чтобы выйти из этого треклятого вагона!

Вскоре они добрались до «ступицы», прошли таможенный досмотр и сели в шаттл — корабль, непригодный для полетов в атмосфере. Он состоял из сферы с четырьмя ракетными выступами, направленными под разными углами, и имел название «Грусть расставания» — Ультра любят давать своим кораблям ироничные названия. Внутри шаттл чем-то напоминал рифленый желудок кита. Вольева провела Хоури через несколько переборок и узких щелей, где пришлось двигаться почти ползком, пока они не оказалисьна мостике. Здесь стояли похожие на ведра сиденья, а также консоль, экраны которой показывали уйму всяких данных, относящихся к полету. Вольева повертела один из верньеров, и из консоли вылез приборчик, похожий на поднос, снабженный старинной клавиатурой. Пальцы Вольевой забегали по клавишам, вызывая изменения в колонках цифр на экранах.

Хоури с некоторым удивлением обнаружила, что у этой женщины нет вживленных датчиков и что ее пальцы — главный способ передачи и получения информации.

— Пристегнитесь, — обратилась к ней Вольева. — Вокруг Йеллоустона крутится столько всякой дряни, что, возможно, мне придется несколько раз резко менять ускорение.

Хоури выполнила распоряжение. Несмотря на некоторые неудобства, связанные с ремнями безопасности, это была первая возможность как следует отдохнуть за несколько последних дней. За то время, которое прошло с тех пор, как ее разбудили, произошло многое, и все в какой-то лихорадке. Пока она спала в Чазм-Сити, Мадемуазель выжидала, не появится ли корабль, который идет курсом на Ресургем. Учитывая, что Ресургем — не бог весть какой крупный центр и не имеет важного значения для непрерывно расширяющейся сети торговых компаний, ждать пришлось долго. С суперсветовиками всегда дело иметь трудно: ни один человек, какой бы шишкой он ни был, не имеет возможности обладать в одиночку таким судном, разве что оно находилось в руках его семейства уже несколько столетий. Конджойнеры же суперсветовиков больше не строят, а люди, ими обладающие, продавать их не расположены.

Хоури знала, что Мадемуазель свой поиск вела очень активно. И Вольева — тоже.

— Вольева, — сказала ей Мадемуазель, — проникнув в Йеллоустонские банки информации, запустила поисковую программу, которую называла «гончей».

Рядовые пользователи и даже простые компьютеризированные системы мониторинга были не в силах обнаружить тонкую работу носа «гончей». Но Мадемуазель не была ни рядовым пользователем, ни системой мониторинга. Она учуяла «гончую», как конькобежец, скользящий по тонкому льду, чувствует пузырьки воздуха под хрупкой гладью, отделяющей его от холодной темной воды.